Император Мэйдзи и его Япония - Александр Мещеряков

Кобаяси Киётика. Да здравствует Япония! Песня победы над Пхеньяном (1894 г.)

На взятие Порт-Артура Мэйдзи сочинил:

Через неделю после взятия Порт-Артура Мэйдзи прислали из Китая пару верблюдов. Он подарил их одному аристократу. Тот не знал, что с ними делать, и передарил их зоопарку в токийском парке Уэно. У каждого остался свой собственный неповторимый образ войны.

Война вызвала небывалый всплеск патриотических эмоций. Эту войну освещали более ста японских военных корреспондентов. Газетное вранье было бессовестным, тиражи газет росли, читатели ждали побед и экстренных выпусков, глаза читателей горели от восторга. Выпущенные в этом году папиросы «Герой» продавались прекрасно. К этому времени папиросы сильно потеснили прежние трубки. Да и сами трубки стали заметно короче. Европейская одежда требовала, чтобы трубка помещалась в карман пиджака.

Приобретший к этому времени широчайшую известность Токутоми Сохо буквально захлебывался от восторга. В декабре 1894 года он писал, что теперь «нам не стыдно предстать перед миром в качестве японцев. Слово „японец“, означает ныне честь, славу, мужество, триумф и победу. Раньше мы не знали сами себя, а мир не знал нас. Но теперь мы испытали свою силу, мы познали себя, и мир знает нас. Более того, мы убедились в том, что мир знает нас». И он был прав: если раньше на площадях Европы немногочисленных японцев принимали за китайцев, то теперь китайцев стали принимать за японцев.

Ассоциация «Минъюся» отправила на фронт 30 корреспондентов, тираж газеты «Кокумин симбун» возрос в три раза и составил 20 тысяч экземпляров. Токутоми Сохо приобрел первоначальную популярность как западник, защитник интересов простых людей и противник правительства, а теперь он брал интервью у генералов. Совсем недавно он осмеливался критиковать «Манифест об образовании», а теперь государственные деятели относились к нему почти что с нежностью. Стоило заиграть победным военным фанфарам, как под европейским сюртуком Токутоми Сохо обнаружилась национальная боевая раскраска. Впрочем, удивляться здесь особенно нечему, поскольку образец для подражания – официально-правительственный Запад – беззастенчиво превозносил агрессию и силовые способы разрешения конфликтов. Токутоми ратовал за новую Японию, которая не имела бы ничего общего с Японией эпохи Токугава. И действительно: напав на Китай, Япония эпохи Мэйдзи окончательно разделалась с политикой сёгуната, идеалом которого был мир – как внутри страны, так и вне ее.

Другой известный литератор, Таяма Катай (1871–1930), вспоминал, что при виде японского флага, взвивающегося над китайскими городами, «я ощущал, что в моих жилах течет горячая кровь японца. По своим философским убеждениям я – свободный мыслитель, но в своей душе – я один из приверженцев великой Японии»[237].

Подобные высказывания можно множить и множить. Архитекторы создания японской нации могли быть довольны: в стране оказалось очень мало людей, кому «великая Япония» оказалась не по душе. До этого времени существовало множество партий и групп, они проповедовали разные ценности. Но на поверку вышло, что все они находятся в одном и том же лабиринте, выход из которого был обозначен как национализм.

Беспредельно уважая власть, отец Николай не мог не видеть, как в стране набирает обороты национализм. В записи от 19 сентября (1 октября) он отмечал в своем дневнике: «Трудно японцу воспарить вверх, пробив толстую кору самомнения. Послушав иностранных учителей и инструкторов по разным частям, атеистов, что-де вера отжила, а коли держать что по этой части, так свое, они возобновили синтуизм, хранимый теперь Двором во всей его точности; послушав некоторых недоверков-иностранцев, что буддизм выше христианства, и посмотрев, хоть и с насмешкою, как сии иностранцы. кланяются порогам буддизма, они вообразили, что христианство им совсем не нужно, неприлично. И ныне плавают в волнах самодовольствия, особенно многоводным благодаря победам над китайцами (три победы одержали), и нет границ их самохвальству! Интересную коллекцию можно составить из текущих статей ныне, доказывающих, как дважды два, что японцы – первейший народ в мире по нравственности (ибо-де из бескорыстной любви к Корее воюет с Китаем и прочее)»[238].

Но что мог отец Николай? Он писал свой дневник, который прочтут через столетие. Он был один, а японцев было много. У многих прежних критиков правительства открылись глаза: оказалось, что вся Япония плывет в одной и той же лодке. Просто кормчий и гребцы выполняют разную работу.

В этом году страна зачитывалась новой книгой Сига Сигэтака «Японский ландшафт» («Нихон фукэй рон»). В ней автор обратился к своей любимой теме, доказывая, что японцам следует гордиться своей уникальной средой обитания. По мнению Сига, на японской земле представлены самые разные климатические зоны, что создает благоприятнейшие условия самых разнообразных видов растений и животных. Обильные осадки приводят к плодородию почв. Вулканы создают неповторимые очертания гор. В какой еще стране сакура и слива цветут так красиво? В каком другом месте земного шара клены так ярки? Где вы найдете гору, сравнимую с Фудзи? Сига призывал японцев оценить природу своей страны по достоинству. В особенности он настаивал на развитии горного туризма. Горы традиционно считались обиталищем синтоистских божеств, и японцы взбирались на них исключительно с религиозными целями. Сига превращал их в предмет туризма и эстетического наслаждения. Божественное и эстетическое становились синонимами. В то время многие японцы были недовольны олигархическим правительством, болтливым парламентом, своей бедной жизнью. Но никто не возражал против того, что природа в их стране – красива. Война и эстетическое чувство сплачивали нацию.

Жизнь продолжалась, продолжалась и война. Состоятельные люди соревновались друг с другом в создании фондов для сбора средств в помощь армии. 9 декабря частный капитал организовал первый праздник в честь ведущейся войны. Демонстрация трудящихся прошествовала по Токио. В парке Уэно они осмотрели трофеи, добытые доблестной армией. Там же синтоистские жрецы помолились о даровании победы японскому оружию, а буддийские монахи отпели погибших на фронте. И синто, и буддизм научились обслуживать национальные потребности одинаково ловко.