Красный телефон - Юрий Поляков

– Пробовал! – ответил он и привлек ее с порывистостью нетерпеливого и уверенного в себе любовника.

В это время зазвонил красный телефон.

Муж удивленно пожал плечами, резко отстранился от Лизы и, откинув крышечку микрофона, приставил аппарат к уху. Несколько секунд он слушал молча – и его лицо постепенно становилось желто-серым, как у ракового больного.

– Но ведь ты же говорил, что все предусмотрено! – Его голос снова сделался вялым и монотонным. – Как это ни одной царапины? А водитель? Понял… Стоп! Стоп, я сказал… Бесполезно… Он не простит, даже если мы на коленях будем перед ним ползать… Нет, от него не спрячешься…

Говоря все это, муж встал и, неловко перекладывая телефон из руки в руку, принялся надевать халат. Лиза внезапно поймала себя на том, что в его кустистой черной поросли, так ее всегда раздражавшей, есть даже какая-то возбуждающая трогательность. Смысл звонка до нее все еще не доходил: муж часто ругал по телефону своего компаньона, обещал даже как-то прогнать его.

– …Нет, этого я давно не боюсь, еще с Африки… – бесцветно говорил он в красную трубку. – Бумаги у меня в порядке. Осталось сжечь кое-какой мусор. Тебе тоже советую. Времени у нас в лучшем случае до вечера… Прощай!

Муж захлопнул крышечку телефона и, отражаясь в зеркалах, медленно пошел к двери. На пороге он обернулся и сказал очень тихо:

– Ничего не бойся – тебя никто не тронет. И постарайся, гусенок, хоть раз в жизни попробовать нектар!

Больше она никогда его не видела.

Роман-эпиграмма

Роман написан в 1993–1995 годах. Впервые фрагмент романа был опубликован в еженедельнике «Собеседник» (1995, № 20). В интервью, предпосланном публикации, автор ответил на несколько вопросов корреспондентки Ольги Белан:

– …Ты всегда писал повести. И вдруг роман, да еще с таким странным названием – «Козленок в молоке». Объясни!

– Объясняю. Сел писать повесть, а вышел роман. Видимо, после сорока начинаются какие-то необратимые процессы в организме. А название происходит от ветхозаветного табу: «Не вари козленка в молоке матери его». Кажется, в последние годы мы нарушили это табу на всех уровнях нашей жизни. А если говорить шире, то роман мой о том, как из советских людей мы превратились в людей постсоветских со всеми вытекающими отсюда смешными и кошмарными последствиями.

– Но судя по отрывку, это роман о литературном мире?

– В известной степени. Эту среду я достаточно хорошо знаю. И проследить «кентавризацию» страны на этом социальном срезе мне было проще. Да и вина за случившееся с нашей страной прежде всего лежит на интеллигенции, творческой в том числе. Вообще, нашему народу, на мой взгляд, не повезло с интеллигенцией, особливо со столичной…

Фрагменты романа напечатали газеты «Труд» (1995, 1 сентября), «Завтра» (1995, № 44), «Российская газета» (1995, 5 октября), «Комсомольская правда» (1995, 1 октября), «Московский комсомолец» (1995, 11 октября) и др. С небольшими сокращениями роман вышел в журнале «Смена» (1995, № 11–12) и в «Роман-газете» (1996). Первое отдельное издание выпустило частное издательство А. Гурвича «Ковчег» в 1996 году.

Газета «Мир новостей» писала: «На презентации “Козленка”, состоявшейся в Писательском клубе, где, кстати, и разворачиваются события романа, товарищи по перу дали высокую оценку новому произведению, были даже лестные параллели с М. Булгаковым. Это в высшей степени удивительно, ибо роман – ехидная сатира именно на литературный мир и его обитателей…» (1996, 3 июля). «… Это событие, – писала о презентации романа “Правда”, – привлекло, казалось бы, непримиримых антагонистов… Что это – способность быть приятным и нашим и вашим? Или же подлинный талант, который нельзя не признать?.. На презентации автор горестно заметил, что как сатирик он, видимо, обречен быть в оппозиции любому правящему режиму» (Т. Морозова, «Обречен быть в оппозиции», 1996, 22 апреля). Об этом же событии писал «Московский комсомолец» в заметке «Козлята, козлы и козлища…» 23 апреля 1996 года.

Роман вызвал широкий отклик. Наиболее внимательные рецензенты отмечали, что автор одним из первых затронул проблему тотального наступления «пиар-технологий» в области искусства, когда талант уже не является необходимым условием творчества. Критик А. Неверов писал в газете «Труд»: «Ю. Поляков с веселым азартом подробно моделирует технологию создания мифа. Его герой, лепящий из полуграмотного Витька светоча отечественной словесности, в отличие от профессора Хиггинса и папы Карло делает основной упор не на работу с воспитуемым, а на создании соответствующего впечатления у окружающих… Вы скажете: гипербола, гротеск, доведение ситуации до абсурда. Конечно. Однако это признаки не только избранного Ю. Поляковым жанра, но и в не меньшей степени – нынешнего времени. Если автор преувеличивает и заостряет, то не слишком. Вот что пишет, к примеру, критик Илья Смирнов в газете «Культура» о явлениях вполне реальных: «Способный пародист, устроитель капустников… оказывается едва ли не самым известным современным русским поэтом (и становится лауреатом международной литературной премии, добавлю я. – А. Н.), автора произведений, близких по тематике к надписям на стенах туалетов, производят в “классики”, а кто-то еще и выдвигает на Букеровскую премию! Причем в данном случае неважно, кто хвалит эту “классику”, а кто, напротив, ругает. Сама возможность такого рода дискуссии в профессиональной среде свидетельствует о том, что эта среда разрушена. Ее придется восстанавливать, как после Гражданской войны» (1996, 21 марта).

Б. Соколов в «Новом книжном обозрении» дал высокую оценку роману: «Полагаю, “Козленок…” – пока лучшее произведение писателя… Как знать, не будет ли “Козленок в молоке” выдвинут на русского Букера, первое присуждение которого Марку Харитонову он в основном и пародирует?» (1996, № 13, с. 12). Тот же Б. Соколов в большой статье «Два лица постсоветской литературы. О прозе Юрия Полякова и Владимира Сорокина» отмечает: «…Роман-эпиграмма “Козленок в молоке”… пародирует не только литературные нравы советского и постсоветского периода, но и новейшие литературные течения, включая постмодернистов и Сорокина… В данном случае высмеивается не только процесс создания литературных репутаций, но и эстетика постмодернизма – в поляковском ее понимании: для постмодернистов важен не текст, а контекст, восприятие и интерпретация текста» («Дружба народов», 1997, № 6, с. 190).

В. Широков в пространной рецензии отмечал: «…Возможно, и не дотягивая все-таки по полноте и силе охвата общественных течений до энциклопедии русской жизни, “Козленок” вполне может быть наречен “энциклопедией литературного небытия” (ибо как раз в литературном мире перестройка вообще зашла наиболее далеко хотя бы по части окончательного развала всех составляющих институтов, чем где бы то ни было…)» («Независимая газета», 1998, 21 мая).

Большую статью роману посвятил критик Илья Харламов: «Новое произведение Ю. Полякова отличается от предыдущих, таких как “Сто дней до приказа” и “ЧП районного масштаба”. Нам открывается иной Поляков, с живым умом, мягким стилем изложения и острым отточенным слогом. С ходу видно, что работа над техникой письма стоит у него отнюдь не на последнем месте. Результат этого очевиден. На смену достаточно стандартному повествованию (что совершенно не умаляет его заслуг – например, злободневности), весьма характерному для средней руки советской прозы прошлых десятилетий, приходит новый, не закрепощенный в средствах роман, да вдобавок с хорошим, достойным русским литературным языком. В своем творении автор комбинирует лучшие стороны булгаковской традиции “Театрального романа” с сегодняшними реалиями постсоветской жизни… Ю. Поляков строит свой роман на гиперболе, но она не надрывна, не перетянута. Гипербола Полякова “не зашкаливает”. Она лишь заостряет внимание. И еще книга наполнена юмором. Настоящим, тонким, не натужным. Книгу эту интересно читать…» («Московский вестник», 1997, № 3–4, с. 237). На острую эстетическую полемику с постмодернизмом обращает внимание А. Люсый: «…реалистическая при всей своей гротесковости игра с отечественным текущим постмодернизмом охватывает пусть и недавнюю в хронологическом измерении, но успевшую уйти в безвозвратное прошлое эпоху единого и неделимого еще формально Союза писателей, специфического культурного организма, для постижения которого до Полякова, как ни странно, не нашлось своих Гессе и Борхеса» («Литературная учеба», 1998, № 2, с. 115).