Рукопись, найденная в Сарагосе - Ян Потоцкий

Вскоре на нас посыпались несчастья. Двое сыновей, которых подарила мне Эльвира, после недолгой болезни покинули этот мир. С тех пор титул гранда перестал уже прельщать нас, мы прекратили дальнейшие хлопоты и решили отправиться в Мексику, так как состояние наших денежных дел требовало нашего присутствия там. Здоровье маркизы было значительно подорвано, и врачи полагали, что морское плаванье может вернуть ей силы. Мы отправились в путь и после десятинедельного странствия, которое и в самом деле оказало весьма благотворное влияние на здоровье маркизы, высадились в Веракрус. Эльвира прибыла в Америку не только совершенно здоровая, но и более прекрасная, чем когда бы то ни было.

Мы застали в Веракрус одного из главных офицеров вице-короля, посланного приветствовать нас и проводить в город Мехико. Человек этот много рассказывал нам о великолепии и благородстве графа де Пенья Велес и о нравах, какие царят при дворе. Мы знали уже о некоторых подробностях благодаря нашим связям в Америке. Вполне удовлетворив свою гордыню, вице-король разжег в себе яростную страсть к женщинам и, не сумев обрести счастья в супружестве, искал утешения в приятном и учтивом обхождении с женщинами, каким много лет тому назад отличалось испанское великосветское общество.

Мы недолго оставались в Веракрус и совершили путешествие в Мехико со всяческими удобствами. Как вам известно, столица эта расположена посреди озера; ночь уже спустилась, когда мы прибыли на берег. Вскоре мы заметили около сотни гондол, освещенных плошками. Прекраснейшая из них выплыла вперед, подошла к берегу, и мы увидели выходящего из неё вице-короля, который, обращаясь к моей жене, сказал:

— Дочь несравненной женщины, которую я не перестал доселе боготворить! Я полагал, что небо не позволило тебе вступить в союз со мной, но я вижу, что оно не намеревалось лишить свет прелестнейшего его украшения, за что я приношу ему благодарность. Гряди, прекрасная Эльвира, украшать наше полушарие, которое, обладая тобою, не будет иметь чему завидовать в Старом Свете.

Вице-король заметил, что Эльвира настолько изменилась, что он никогда бы её не узнал.

— Однако, — добавил он, — я помню тебя гораздо более юной, и тебя не должно удивлять, что близорукий смертный в розе не узнает бутона.

Затем он оказал мне честь, заключив меня в объятия, и ввёл нас обоих в свою гондолу.

После получасового плаванья мы прибыли к плавучему острову, который благодаря хитроумному устройству выглядел как настоящий; там росли апельсиновые деревья и множество кустов, и, несмотря на это, остров держался на поверхности воды. Остров этот можно было направлять в разные стороны и, таким образом, наслаждаться всякий раз новым пейзажем. В Мексике нередко можно видеть подобного рода сооружения, называемые chinampas.[249] На острове стоял дом в виде ротонды, ярко освещенный и, как мы услышали уже издалека, оглашаемый бравурной музыкой. Вскоре мы заметили, что огни плошек сочетаются в форме монограммы Эльвиры. Приближаясь к берегу, мы увидели две группы мужчин и женщин, облаченных в роскошные, но странные наряды, на коих живые цвета разнообразных перьев соперничали с сиянием ослепительнейших драгоценностей.

— Сударыня, — сказал вице-король, — одну из этих групп составляют мексиканцы. Эта прекрасная женщина во главе их — маркиза Монтесума, последняя носительница великого имени, которое принадлежало некогда властелинам этой страны.[250] Политика мадридского правительства запрещает ей пользоваться привилегиями, которые многие мексиканцы до сих пор считают законными. Зато она является царицей наших развлечений: это единственная почесть, которую мы вправе ей оказывать. Мужчины второй группы именуют себя перуанскими инками; узнав, что Дочь Солнца высадилась в Мексике, они пришли, дабы воскурить ей фимиам.

Пока вице-король осыпал мою жену подобными любезностями, я внимательно всматривался в неё, и мне показалось, что я замечаю в её глазах какой-то огонь, вспыхнувший из искры себялюбия, которое за семь лет нашего совместного существования не нашло подходящего момента, чтобы разгореться и воспылать. И в самом деле, несмотря на все наше богатство, мы никогда не могли стать одними из первых в светском обществе Мадрида. Эльвира, занятая моей матушкой, детьми, недугами, не имела случая блеснуть; однако путешествие вместе со здоровьем вернуло ей былую прелесть. Оказавшись на высшей ступени нашего светского общества, она готова была, как мне думается, получить чрезмерное понятие о своей собственной персоне и возжаждать всеобщего внимания.

Вице-король провозгласил Эльвиру царицей перуанской, после чего сказал мне:

— Ты, несомненно, являешься первым подданным Дочери Солнца, но раз сегодня все здесь ряженые, то соблаговоли до конца бала подчиняться велениям другой властительницы.

Сказав это, он представил меня маркизе Монтесума и вложил её руку в мою. Мы вступили в вихрь бала, обе группы стали танцевать, то вместе, то порознь, и взаимное их соперничество оживило атмосферу торжества.

Было решено продлить маскарад до самого конца сезона, таким образом я так и остался подданным наследственной владычицы Мексики, в то время как жена моя повелевала своими подданными с обворожительностью и прелестью, которые привлекли к себе моё внимание. Я должен, однако, описать вам дочь кациков, или, вернее, дать вам некоторое представление о её внешности, хотя и не в состоянии словами изобразить ту дикую прелесть и то непрестанно изменяющееся выражение, какое страстная душа её придавала её лицу.

Тласкаля Монтесума родилась в гористой области Мексики и вовсе не была смугла, как жители низин. Кожа её была нежной, как у блондинки, хотя и темнее, а сияние её оттеняли черные глаза, подобные драгоценным каменьям. Черты её, выступающие менее, чем у европеянок, не были плоскими, как у людей, принадлежащих к американским племенам. В лице Тласкали о них напоминали только губы, довольно полные, но великолепные, очаровывающие всякий раз, когда мимолетная улыбка придавала им прелести. Что до её стана, то я ничего не могу сказать, рассчитываю всецело на Bctine воображение, или, вернее, на воображение живописца, который вознамерился бы написать Диану или Аталанту.[251] Все её движения отличались чем-то особенным, в них прорывался могучий порыв страсти, с усилием сдерживаемой. В ней не было ни отдохновения, ни усталости; покой её был пронизан непрестанной внутренней тревогой.

Кровь рода Монтесумы слишком часто напоминала Тласкале, что она рождена для того, чтобы повелевать целой безмерной частью света. Подойдя к ней, вы сперва замечали высокомерный облик оскорбленной королевы, но едва только она отверзала уста, тотчас же сладостный взгляд приводил вас в восторг, и каждый покорялся очарованию её речей. Когда она вступала в широко распахнутые двери дворца вице-короля, казалось, что она с негодованием взирает на равных себе, но вскоре все видели, что у неё нет равной. Сердца чувствительные признавали в ней повелительницу и припадали к её стопам. Тласкаля переставала быть королевой, становилась женщиной и принимала принадлежащие ей по праву почести.