Красный лик. Мемуары и публицистика - Всеволод Иванов

— А в Свияжске — вот случай какой вышел, — рассказывал наш путешественник, которому все внимали, затая дыхание. — Лежали там мощи Симеона-епископа, в монастыре-то. Когда царь-то Иван митрополита Филиппа заточил, а после приказал умучить, так Симеон-то на стороне Филиппа вышел. Его этот Малюта Скуратов и задуши, а после мощи открыли, положили во Свияжске. Так приехали из Москвы смотреть доктора разные, живцовские священники и вообще «Гупеу»… И вот, милые мои, как стали вскрывать, а небо было ясное, синее совсем было… И как раку открыли — ветер и гром ударили. И пошло по церкви шорканье, шум, словно волна народа какого невидимого пришла и стала. Ну, тут один красноармеец и перекрестился. Да! Вот до чего — перекрестился.

Сказки? — Может быть! Но не только сказки. Кто смотрит на это дело с высоты своего интеллигентского величия — тому это сказка; а кто любит народ, кто с народом, тот отлично знает, что народ теперь, вот так же как и в XVII веке — руководится не газетами, что сплошь врут, — а именно вот такими слухами…

Не такими ли народными слухами был приведён в Москву самозванец, несмотря на всю противоположную Годуновскую «информацию»? Не такими ли слухами и ходоками утверждается положение единственного национального института русской церкви теперь?

— Гонение на церковь? — спрашивает монашек. — Нету теперь никакого гонения. Теперь молись, сколько хошь. Налогами душат, это верно. Ну, кой-как народ выручает. А пастыри и народ твёрдо держатся старой Тихоновской веры. Теперь хорошо, ясно. Живцов не любят. Нет, теперь свободно — ходи, куда хочешь…

* * *

Несколько зачарованных коммунистических петухов стоят на страх врагам, упершись носами в партийную линию, а в народе — идёт своя особая жизнь. Сильная жизнь, такая, какая всегда была в народе и которой столь мало интересовались в русском обществе. И если посмотреть в народ — то и увидишь, что он тот же, что был всегда; уживался русский отлично с татарами, заимствуя у них самое нужное; жил под поляками, и много мудрости держит в себе народная душа.

И против чарований и мудрований социалистических — ясно сказано спокойным немудрящим монашком:

— Тут штаб, тут штаб, а ты в серёдку и иди! Ниче-е-го!

Сегодня 7 ноября, годовщина Октябрьского переворота 1917 года; сегодня по всем городам и весям обширного Российского государства, носящего теперь псевдоним СССР, будут раздаваться громовые хвалебные речи, рисующие достижения и завоевания, что принёс русскому народу Октябрь; сегодня на все лады будут хвалить творцов Октябрьской революции и, конечно, первое место в успехе Октября будет принадлежать памяти Ленина. Но те, кто не обольщается политической шумихой, будут грустно стоять в стороне.

Да, Ленину Октябрь обязан своей удачей, в которую не верили сами другие октябрьские вожди; не будь Ленина — революция оказалась взнузданной каким-нибудь из генералов, и известные народные печальники опять бы жаловались всем, что воля народа не выявлена до конца. Хорошо это или плохо — но Ленин выявил до конца волю народа и вынесен наверх той волной, которую развели разбушевавшиеся народные страсти. Те дремавшие в душе народной исторические, экономические и политические противоречия, подчас поросшие уже быльём, — оказались, благодаря Октябрьской ленинской революции, вынесенными наружу, заострёнными и выясненными до конца. Пользуясь местными образами, — можно сказать, что с Октябрьской революцией был послан на Россию пал.

— Всё, что было нежизнеспособно, — сгорело.

Это было первым и главным успехом ленинской революции; и успех этот был достигнут потому именно, что Ленин в своих действиях опирался не на теории марксизма и противоречивой социал-демократии, а на самые реальные, исторические противоречия, которые не были вскрыты и решены в своё время рукой политических нерешительных русских хирургов. Ленин показал себя человеком, знавшим русский народ так, как не знали его патентованные народники, как из старых дворян, так и из молодых разночинцев. Ленин не побоялся выявить в себе исторический образ Пугачёва, дремавший в русской душе, и показать, что горе тем, которые не знают и не хотят знать, что творит сама народная душа.

В хаосе борьбы и истребления всего, что было против, русские народные свойства выявились во весь рост.

В русской революции, во весь рост, в зареве пожаров, с топором и винтовкой на верёвке в руках встала огромная фигура русского мужика, который рвался на тот самостоятельный путь, на который его долго не пускали, ленились пускать, от которого его отговаривали либеральным присюсюкиванием, — путём самостоятельным.

Эти успехи русской революции длились до тех пор, пока она была ленинской; попытка военного коммунизма — привела к небывалым бедствиям, к небывалому голоду; тогда не стеснявшийся с «серой теорией» Ленин перешёл «под зелёное дерево жизни»:

— Он объявил НЭП, то есть новую экономическую политику, под эгидой которой стали обнаруживаться не только отрицательные, а творческие стороны русской натуры.

Почтём, что этот НЭП — принёс то, что принёс Французской революции Термидор — свободу индивидуальной работы.

Власть находится в руках самих трудящихся, под их контролем, — какое поле для всевозможной работы! Уж ведь перманентная революция надоела, надоели войны, лозунги, захотелось чистой, уютной и творческой жизни… Казалось бы — перед Россией — бесконечные возможности, при отсутствии бюрократии с её тормозами, при полной демократизации и практизации управления… Казалось, что новые подошедшие к власти слои — способны на всяческие маневрирования.

Но, увы, на этом успехи Октябрьской революции и кончились; дело в том, что Ленин был не один; как у Робеспьера имелся свой «хвост», который вылавливала потом золотая молодёжь Парижа, так и у Ленина остался свой хвост.

Этот ленинский хвост — вся ленинская партия, или, вернее, руководящая головка этой партии, лишённая малейшей доли политического скептицизма. Она состоит, эта партия, — из начётчиков, изуверов марксистской теории, из непогрешимых тупых пап, вещающих от «Капитала», из роя глупых прихвостней большого человека, хранящих букву, а не дух его учения, из случайных спутников и спутниц жизни Ленина, всех этих ленинских Булгаковых, Чертковых, Бирюковых, Сергеенок.

У этих русских интеллигентов, пропитанных русским политическим партийным изуверством, — ни на грош нет любви к жизни; всё принесено в жертву теории. Всё, чем они действительно владеют, — всё это доставлено им Лениным; они взобрались на командные высоты над русским народом — только благодаря тому, что должен же был Ленин иметь около себя кого-нибудь. Они — это пирожники Меньшиковы, парикмахеры Кутайсовы, денщики Ягужинские, которые окружали Ленина, и не потому, что служили и помогали ему, а потому, что разговаривали с ним на марксистские темы, — не по заслугам пожалованы в князья от революции.

У Ренана есть великолепный афоризм о том, что свобода мысли лучше чувствует себя в присутствии образованных высоких принцев, нежели в присутствии грубых и невежественных демократов.