Секреты самураев. Боевые искусства феодальной Японии - Адель Уэстбрук

«Чжуан-цзы, по-видимому, считал, что гармоничное дыхание является признаком спокойного ума, поскольку он сказал: «Мудрые люди древности не видели снов, когда они спали. Их дыхание было глубоким и беззвучным. Их дыхание исходило даже из пяток, в то время как люди обыкновенные дышат только грудью». В любом случае счет вдохов и выдохов – хороший прием для успокоения ума, и в сутрах дзен содержатся самые подробные правила на этот счет, хотя японские и китайские мастера не уделяли этому предмету столько внимания, как индийские учителя» (Judo Kodokan, January, 1959).

Вполне естественно, воин феодальной Японии находился еще ближе к поверхности его культуры, и его интерес к брюшному дыханию был чисто прагматическим. Ему требовался строгий психический контроль и постоянный поток энергии при выполнении своих профессиональных обязанностей буси, или если он был будзин, то он имел схожую потребность просто для того, чтобы хорошо сражаться. Учение дзен помогало ему выработать несколько методов брюшного дыхания, которые, как уже отмечалось, позволяли «настоящему самураю… пересечь мост Годзо в Киото на одном дыхании (мост Годзо имеет длину 73 ярда)» (Leggett, 64). Это позволяло ему, кроме всего прочего, мгновенно переходить к активным действиям, наполненным сокрушительной энергией, обычно выраженной через сопутствующий киай, или «крик души».

Из различных ссылок, разбросанных по доктрине боевых искусств, становится ясно, что в целом буси перенял из японской версии дзен то, что, как он думал, может помочь ему действовать более эффективно в бою и делать лучше то, что он обязан был делать: служить своему хозяину с высочайшей концентрацией, хорошо сражаться и, если необходимо, отдать свою жизнь. Повинуясь этим требованиям, японская школа дзен тщательно избегала интеллектуальных ловушек и философских идей, характерных для высших этических систем, связанных с человеческим существованием в целом. Вместо этого она обеспечивала воина подходящими методиками (медитации, концентрации, внутренней централизации, распространения энергии, дыхания и т. д.) для улучшения его профессиональных качеств. Доктрина дзен предоставила ему теоретическую основу боя, созданную такими мастерами, как Такуан и Докё Этан, сочетающую в себе элементы силы воли, скрытую энергию и тот тип инстинктивной реактивности, который обычно присутствует в рассеянном состоянии в человеческом подсознании (уравновешенный сознательными, рациональными качествами), готовый выплеснуться с полной силой в «момент истины».

Таким образом, инстинктивная координация этой упрощенной интерпретации дзен, принятой буси (так же как и всеми остальными профессиональными бойцами феодальной Японии), была сильно ограничена самими требованиями его практической специализации. В целом доктрина дзен использовалась для того, чтобы улучшить прагматический, политический и утилитарный характер буси, а не с тем, чтобы помочь ему расширить свое сознание, выведя его за узкие границы копья и меча.

Наконец, согласно Сиода Годзо, учение дзен также повлияло на стиль записи технических приемов различных рю будзюцу. Задача по их записи и сохранению в документах, ревностно охранявшихся каждой школой и передававшихся только от отца к сыну, обычно поручалась дзен-буддистскому священнику из близлежащего монастыря, когда ее не брал на себя сам хозяин школы (который часто был мистиком, хорошо знакомым с аллегорическим, трудным для понимания языком текстов дзен).

Вполне естественно, основная цель использования методик дзен состояла не в том, чтобы обеспечить буси системой этики, которая, пусть даже отдаленно связанная с оригинальными заветами Будды, будет неизбежно находиться в противоречии с насильственной природой воинской профессии. Споры о том, содержит ли в себе дзен какое-нибудь этическое послание, не утихают и сегодня. К примеру, Судзуки, который так много сделал для объяснения сути японского дзен западным читателям, по всей видимости, склонен считать, что теория дзен почти ничего не могла добавить к кодексу преданности и повиновения, управлявшему жизнью самурая. Он писал: «Доктрина дзен не спорила с ними о бессмертии души, добродетели или этическом поведении, а просто призывала двигаться вперед, к какому бы заключению, рациональному или иррациональному, человек ни пришел. Философию можно оставить интеллектуальному уму; дзен – призыв к действию, а самое эффективное действие, после того как решение принято, это идти к цели, не оглядываясь назад. В этом отношении доктрина дзен на самом деле была религией японского воина» (Suzuki, 84).

Может показаться удивительным, что такая доктрина, как дзен, уходящая корнями в одну из самых глубоких и плодородных этических систем, буддизм, был или стал до такой степени лишен этических принципов, что даже начал поощрять систематическое насилие. Сам Судзуки рассматривает эту дилемму (не приводя решения) в следующем отрывке: «Хотя учение дзен никогда активно не призывало воинов продолжать свою насильственную профессию, оно пассивно воспринимало их такими, какими они были, по какой бы причине они ни избрали для себя это занятие. Оно поддерживало их в двух направлениях – моральном и философском. Моральном, потому что дзен является религией, которая учит нас не оглядываться назад после того, как решение принято; и философском, потому что оно относится к жизни и смерти с одинаковым безразличием» (Suzuki, 61).

Эту дилемму рассматривали и многие другие авторы, например Харрисон, который, по всей видимости, испытывал сильные сомнения по поводу существования или по меньшей мере влияния этого «этического» аспекта дзен на буси: «Как метод моральной и интеллектуальной культуры дзен с незапамятных времен изучался в Японии представителями класса самураев, и, несомненно, этому последнему обстоятельству следует приписать распространенное убеждение, согласно которому секреты всех школ боевых искусств нельзя постичь без знания дзен. Однако остается открытым вопрос: могла ли доктрина дзен на самом деле научить чему-то самурая в этом отношении?» (Harrison, 140).

В общем, «дзен пользовался популярностью у самураев, потому что обеспечивал их методикой, повышающей боевые качества, и несколькими специальными психологическими навыками, которые показывали им, как выпустить стрелу, как вступить в рукопашный поединок с лучшими шансами на успех. За всем этим есть своя философия, но именно мелкие, расположенные на поверхности кровожадные навыки пользовались спросом» (Stacton, 30).

Разумеется, есть и другая, высшая версия дзен – философия равновесия и интеграции, отражающая высокие стандарты своей метафизической исходной матрицы. Но мы не можем рассматривать эту версию здесь, в ограниченной сфере боевых искусств как воинских дисциплин, поскольку она вовлекает более широкую этическую сферу человеческого существования – то есть его существования как члена человеческой расы в целом, а не как специализированной, ограниченной «боевой машины».

На основании присутствующих в доктрине свидетельств становится очевидным, что с исторической точки зрения боевые искусства феодальной Японии демонстрируют три основные модели развития и применения. Каждая из этих моделей, в свою очередь, имела свою конкретную цель, часто приходившую в столкновение с целями двух других. Говоря коротко, их можно применять как боевые методы, как формы ритуального представления и как дисциплины внутренней интеграции.