Ты следующий - Любомир Левчев

— Допустим. Но он же у власти, причем давно. Почему ему можно быть революционером, а мне нет?

— Потому что он у власти, но продолжает с ней бороться. Кто начал культурную революцию?

— Не думаю, что вам в Париже необходима культурная революция.

— «У нас в Париже» сейчас сексуальная революция!

— О, мне это нравится! Этой революции я бы предался со всей страстью, на которую способен. Как происходит посвящение в революционеры? Сегодня вечером я как раз свободен.

Юлия вспыхнула и покраснела. Она все делала изящно.

— Ты знаешь, мне уже пора. Нужно идти, Филипп ждет меня дома.

— Ну, эта революция мне известна.

И я пошел бродить по Парижу в одиночестве. Меня поразили слова Юлии. Она открыла мне глаза на нечто до крайности трагичное. Почему я постоянно забываю о проблеме человека и власти — проблеме, которая не была решена ни одним революционером, ни одним философом и ни одним пророком? Даже Христос не ответил Пилату, является ли он царем земным…

По улице Сент-Оноре проезжали черные автомобили.

Уже поздно извиняться перед Юлией за это неприличное поведение собственного обиженного благородства. Что же касается разговора, который я только что передал, то с ним — как, впрочем, и с остальными диалогами в этой книге — все ясно: это не стенограммы, а диалог в романе. Он настолько же аутентичен, насколько и выдуман.

Я продолжаю по-дружески восхищаться Юлией. В последний раз мы виделись незадолго да краха социалистической системы по очень грустному поводу: умер ее отец. А Юлии не хотели выделить места на софийском кладбище, чтобы его похоронить. Карьеристы и интриганы, желая умыть руки, сказали ей:

— Тебе может помочь только Любо Левчев. Только он делает то, что ему вздумается.

А мне в этот момент уже «вздумалось» сидеть без работы. В этот момент мне уже «вздумалось» стать жертвенным животным, но разве мог я все это сказать Юлии? Я пошел к тем, кто решал важный политический вопрос: кому можно, а кому нельзя быть похороненным на центральном софийском кладбище. Я хорошо помню высокомерную физиономию и хохот мне в лицо:

— Нечего просить за других! Сейчас, даже если умрешь ты сам, места на кладбище тебе не дадут!

Я сказал Юлии, что ничем помочь не могу. Не смог я ничего для нее сделать.

— Любо, я на тебя не сержусь. Я знаю, что ты сделал все, что в твоих силах. Я сама найду где-нибудь местечко для отцовской могилы. Но она станет могилой и для моей Болгарии.

Я уже шел по грязному туннелю. Карбидные фонари потрескивали. Клаустрофобия душила меня, но я все же смог изогнуть, как лук, сюжет и сойти по нему вниз. И вставить в другой конец лука тетиву.

Разве может вот так закончиться эта книга, в которой столько внутренних эпилогов? Книга жизни. Моей жизни! Не знаю. Но… Acta est fabula[71]. Роман, романс, романтика… на этом заканчиваются.

Вразрез с моими предварительными планами и заклинаниями, эта книга получилась самостоятельной. Не то чтобы она была первой или второй частью чего-то, хотя и до и после нее тоже существовали и существуют слова. Есть даже другие романы с теми же героями. Что поделаешь? Сама наша жизнь — настоящая и цельная — кажется только частью чего-то более значительного. Но и она, наша жизнь, должна быть начата и закончена как первая и единственная.

В этой книге я попытался исповедаться, рассказать о том, как человек может стать коммунистом и как поэт может оказаться на вершине власти.

Как у сердца и у всей вселенной, так и у любой жизни тоже два такта.

Первый — это взрыв, толчок, взлет. Это у меня происходит спонтанно. Иногда мне кажется, что в моей судьбе задействовано много странных случайностей и значительное количество вполне разумных усилий. Но в другой раз мне представляется, что все происходило абсолютно естественно и предсказуемо. Поэтому я назвал свою книгу «Ты следующий». И я верю, что она может принести кому-нибудь пользу.

Второй такт — судорога, возвращение, приземление — стоил мне многих сознательных усилий. А это, по-моему, уже совсем не естественно. Ведь тела падают, подчиняясь законам гравитации. Ведь и энтропия развивается тоже сама по себе? Почему же тогда мне приходилось прилагать столько усилий для того, чтобы спуститься?

Если мне отпущено еще немного времени, придется найти ответ на этот вопрос в следующей книге, которая, возможно, станет чем-то вроде третьей части, не потеряв при этом своей самостоятельности. Думаю, что я должен написать ее по нескольким причинам.

Я обязан рассказать об эксперименте, который мы проводили вместе с Людмилой Живковой, потому что ее деятельность похоронена в невероятных легендах, малопочтенных выдумках и еще более малопочтенном молчании.

Еще один неоспоримый долг — это Софийские всемирные встречи писателей. Национальное богатство, оказавшееся на помойке. Бисер, который метали перед свиньями.

Мне нужно рассказать о невероятных вещах, которые я узнал за время нашей долгой дружбы с ясновидящей Вангой.

И наконец, я должен поведать о крушении системы. О Большом взрыве. Сомнамбулического видения, которым начинается эта книга, — недостаточно.

Что касается моей собственной судьбы, я не думаю, что она представляет собой нечто важное. Если кто-нибудь ею заинтересуется, он найдет ее полное отражение в моей поэзии. Все остальное — бегство от политики, мучительный спуск с вершины — можно рассказать в нескольких словах. Вот что произошло после тех событий, которыми оканчивается эта книга.

Пока я был в ОФ, мой номенклатурный ранг усаживал меня в президиумах выше министров. А как предсказывал знаменитый Николай Антикаджиев (еще один житель города Петрич): «Эти сейчас видят лишь номер на твоей спине и никогда тебе этого не простят».

Когда умер Георгий Трайков, на его место был выбран Пенчо Кубадинский. Он изъявил желание работать со мной. Но я уже обещал Людмиле Живковой, что примкну к ее команде. Тодор Живков был сильно озадачен, когда я заявил, что хочу уйти с поста в ОФ. Как будто он не был осведомлен о личных пасьянсах его дочери! Деградация, на которую я шел, озадачивала и выглядела подозрительной. Какое-то время спустя, объясняя свои идеи по кадровой перестановке, на вопрос: «А что будет с Левчевым?» — Живков ответил: «Левчев вернется туда, откуда пришел».