Радио Судьбы - Дмитрий Сафонов

Джордж кивает, подносит палец к губам и потом прикладывает его к стеклу. Задерживает палец на мгновение. Потом разворачивается и уходит.

Рита понимает, что не видит больше ничего, кроме черной пустоты. Она чувствует, что летит куда-то, куда-то проваливается, падает...

Она падает на пол и теряет сознание.

Берег Оки.

– Черт! Ефрейтор... Это... – Ластычев сидел на берегу, широко раскинув ноги.

Рядом с ним на корточках сидел Ваня, лицо его было сосредоточенным и серьезным. Невдалеке мирно посапывал Николай, он лежал тихо и спокойно, как выброшенная коряга, не делая никаких попыток встать или проснуться, словно являлся частью местного пейзажа.

– Откуда ты узнал про эту штуковину? А? Может, я сплю? Или спятил? Нет, ефрейтор. – Ластычев потянулся к мальчику. – Ну-ка, ущипни меня! Ущипни, не бойся! Я хочу понять, что это был не сон. Не хочешь? Ну тогда я тебя ущипну!

Ваня вскрикнул и потер плечо.

– Точно. Ты живой и толстый. Все, как и должно быть. За исключением одного... нет, пожалуй, двух моментов. Первый – я совершенно трезвый, и второй – эта штука в лесу. А? Конечно, если бы я был немного, так сказать... ну, ты понял... тогда мне было бы гораздо легче пережить тот факт, что она разлеглась прямо тут, под боком... С другой стороны если бы я ее не видел вовсе, я бы еще как-нибудь смирился с тем, что я сегодня... Да-а-а... Ты меня озадачил. И что теперь делать?

Ваня, не отрываясь, смотрел на лодку. Он молчал.

Дорога туда и обратно заняла полчаса. Ластычев шел за Ваней, держа его за руку. Всю дорогу его не покидало неприятное чувство, будто по нему ползают мелкие насекомые. Казалось, они ползали по телу, заползали в нос и уши, заставляли шевелиться волосы и проникали даже туда, куда совсем не должны были проникать.

Все это было... отвратительно. Ластычева так и подмывало остановиться и стряхнуть с себя этих мошек, но он понимал, что никаких мошек нет и что нельзя размыкать цепь. Этот парень был чем-то вроде громоотвода. По крайней мере, на левую руку комбата, которую сжимал Ваня в своей круглой ладошке, мурашки не заползали. Ластычев даже остановился и взялся за мальчика двумя руками, тогда противный зуд унялся и в правой, переместившись на спину.

И еще – это тихое потрескивание. Сначала он думал, что это шуршит сухая листва под ногами, но потрескивание не унималось, даже когда они стояли, и оно становилось все сильнее и сильнее по мере того, как они приближались к этому месту в лесу.

Окрестные леса Ластычев знал как свои пять пальцев. Он мог бы пройти их ночью и с закрытыми глазами. И здесь он тоже был... несколько дней назад. И ничего не видел.

«Если бы она там лежала, я бы НЕ МОГ ее не заметить». Да, ЕЕ там не было.

И, кажется, теперь он был готов поверить в радио, сидящее в голове. Потому что почувствовал его действие на себе. Это самое радио пыталось пробраться и в его голову – «наверняка пыталось, но не нашло там ничего, кроме пустоты...» – но почему-то не могло. Зато он кожей ощущал его действие.

Чем ближе они подходили, тем неуютнее становилось комбату. Он заметил, что волоски на руках (наверное, и на ногах тоже, под штанами не видно, но он чувствовал) встали дыбом, кожа покрылась мелкими пупырышками и покраснела. Краснота пробивалась даже сквозь его темно-коричневый загар.

Он шел, и в голове крутилась только одна мысль: «Не отпускать руку!» Ни за что не отпускать руку, потому что... Потому что он и сам не знал почему, но тем не, менее был твердо уверен, что делать этого не стоит. Откуда взялась эта уверенность? Комбат сознавал, что природа ее несколько иррациональна, она не вытекала из его жизненного опыта, но крепла с каждой минутой.

«В конце концов, я же знаю, что не следует прыгать с пятого этажа, потому что можно разбиться, а ведь я ни разу не прыгал с пятого этажа... Ну, с высоты третьего доводилось... Хорошо, пусть пример неудачный. Но все равно в этом что-то есть».

Они вышли на небольшую полянку. Здесь когда-то проходила лесная дорога от Бронцев до шоссе на Тарусу. Сейчас колея заросла травой, но по ней еще можно было проехать. По крайней мере, со стороны шоссе подъезд был хороший. Здесь вполне мог проехать большой грузовик, и... «Выгрузить или просто потерять эту штуку!» Промелькнувшая мысль была абсурдной. Ластычев, как ни старался, не мог себе представить, что это должен быть за грузовик и, главное, ОТКУДА он должен был ее привезти. Насколько ему было известно, ТАКИХ штук не выпускала даже оборонная промышленность Советского Союза в расцвет застоя.

Да что там оборонная промышленность? Он не мог себе представить, кто вообще смог бы сделать нечто подобное. «И ведь она действует, не забывай!»

Ластычев вспомнил все: и майора Ларионова на переезде, и тихие, но оттого не менее ужасные картины смерти в Бронцах, и даже взбесившегося козла...

«Видать, туго пришлось парню... А я его – осколочным, как последнего ренегата и сикофанта... Стыдно, подполковник Ластычев!»

Она действовала. Почти на всех. Кроме него и этого паренька с лицом, круглым и осмысленным, как репа. «Наверное, это нас и сближает».

Они постояли немножко и повернули назад. Когда они вернулись к лодке, неприятные ощущения пропали, но кожа осталась красной, будто он сильно обгорел на солнце, хотя – какое в лесу солнце, позвольте полюбопытствовать?

Чернобыль... Краем уха он слышал про то, что там творилось, и даже знал нескольких офицеров, которых направляли туда в командировку. Его-то Бог миловал, а вот майор Щипаков, например, спустя полгода после возвращения обнаружил, что не стоит лишний раз чистить зубы, потому что от прикосновения щетки один-два обязательно вываливались. Он их выплевывал в умывальник – вместе с белой мутной водой. Через месяц мужик тридцати с небольшим лет шамкал беззубым ртом, как старик. Правда, в госпитале ему обещали сделать вставные челюсти и даже сняли мерку (там такие называли «в чашку на ночь»), но Щипаков не успел ими ничего пожевать. Он начал жаловаться на усталость, головные боли, кровотечения, возникавшие неожиданно, но регулярно... А потом – что-то случилось с кровью, говорят, она у него стала жидкая, как моча после десяти бутылок пива, и в три дня Щипакова не стало. Шутники говорили, что его могила светилась от излучения, но это был обычный армейский юмор, немного черноватый и потому казавшийся веселым. Мужчины без женщин глупеют, ну а если за плечами у каждого кое-что такое, что женщинам и рассказывать-то нельзя, то все шутки неизбежно сводятся к смерти. Нет, могила Щипакова не светилась, Ластычев знал это точно, он сам давил там бутылку поздно вечером, пугая ворон и придурковатого, глухого на одно ухо, сторожа.

Наверное, эта штука не была похожа на Чернобыль, она была слишком компактной, чтобы в ней можно было разместить ядерный реактор, но сути это не меняло. Она действовала. И – Ластычев знал наверняка – она нехорошо действовала.

«Вот из-за нее-то и случился такой переполох!» Что это меняло лично для него? Ровным счетом ничего. Он еще больше укрепился в мысли, что надо валить отсюда как можно быстрее. И желательно – незаметно.