От Милана до Рима. Прогулки по Северной Италии - Генри Воллам Мортон

Жаль, что Пинтуриккьо не изобразил Пия на пикнике или в тени каштанов во время обсуждения деловых вопросов с кардиналами. Он любил и то и другое, ловил такие моменты. В его словах продолжает жить магия прошедших весен. Вот что писал он, пока отыскивал лекарство от своей подагры:

Папа исполнил затем свое намерение: отправился в бани. Наступило самое лучшее время года — ранняя весна. Горы Сиены покрылись зеленью и цветами и радостно заулыбались. На полях поднялись роскошные всходы. Сиенские окрестности неописуемо прекрасны. Пологие холмы засажены деревьями и виноградниками, поля вспаханы, подготовлены к севу. Пастбища и засеянные участки восхитительно зелены, ведь их увлажняют никогда не пересыхающие ручьи. В густых лесах — природных или посаженных человеком — не смолкает птичий хор. На каждом холме жители Сиены возвели добротные постройки. Здесь и благородные монастыри, там живут святые люди, здесь и частные дворцы, построенные, как крепости. По всем этим местам ехал папа, и душа его пела, а бани привели его в полный восторг. Находятся они в десяти милях от города, в долине, две или три стадии шириной, а длиною восемь миль. По долине протекает река Мерса. Она никогда не пересыхает, и в ней водятся угри, хотя и маленькие, но очень белые и сладкие. Вокруг бань стоят простые дома, используемые как гостиницы. Здесь папа провел месяц, и хотя купался он дважды в день, ни разу не забывал о своих обязанностях. Около десяти часов вечера шел в луга и, сидя на берегу реки — трава здесь самая зеленая и густая, — выслушивал посланников и просителей. Каждый день жены крестьян приносили цветы и разбрасывали их по тропе, по которой папа шел в бани. Единственной наградой для них было разрешение поцеловать папе ноги.

Мысленно представляя себе эту картину, гулял я по крепостному валу Сиены, смотрел на волшебный пейзаж. Человек до сего дня ходит по той же земле, что написана на фреске «Благовещение», и бутерброд свой съедает подле реки, которая, как знает всякий, кто когда-либо посещал картинную галерею, устремляется в Вифлеем.

6

Температурная кривая Палио с каждым днем поднималась на несколько градусов. Нет, с каждым часом! Настал судьбоносный момент: контрада из стеклянной банки — о мошенничестве не может быть и речи — тащила билетики с именами лошадей. Животных выпрягли из повозок и ради праздника освободили от ежедневных обязанностей. Хотя и мало походили они на скаковых лошадей, некоторые, без сомнения, на опытный взгляд, были лучше таковых. Когда контрада вытягивала то, что считалось «хорошей лошадью», раздавались радостные возгласы, мужчины пускались в пляс и обнимали ее. Если по жребию контраде доставалась «кляча», слышались горестные стоны, и люди оскорбляли несчастное животное. Под вечер проходил пробный забег: вокруг Кампо галопом неслись бесседельные лошади с прильнувшими к ним жокеями.

Во время пробного забега я встретил Джулио. Тот был вне себя от счастья: «жирафам» досталась хорошая лошадь.

— Теперь, — шепнул он, — нужно проявить осторожность: надо проследить, чтобы нашего жокея не подкупили, с тем чтобы он проиграл скачки! Все знают, что контрада «Гусь» вытащила билетик с фаворитом, а потому две соперничающие контрады планировали разрушить ее шансы.

— Каким образом? — спросил я.

— О, да есть разные способы! — ответил Джулио. — Лидирующего жокея можно, например, ударить хлыстом. Плеть эту делают из воловьей шкуры, и его имеет при себе каждый жокей, но не для того чтобы стегать свою лошадь, а для соперника. Можно договориться с жокеем, и он сбавит скорость.

Тут Джулио сделал быстрый жест, типичный для жителя Средиземноморья: тихонько потер большим пальцем об указательный, намекая на деньги.

Я давно подозревал, что Палио отражает итальянский склад ума, и получил тому доказательство, однако не стал напоминать Джулио, что махинации не вяжутся с чествованием Пресвятой Девы.

Настал канун Палио. Я шел на обед к «жирафам» и обнаружил, что заблудился в лабиринте улиц средневековой Сиены. То и дело останавливался и при свете фонаря пытался расшифровать запутанную карту, которую нарисовал для меня Джулио. Могу ли я спросить дорогу? А что если я оказался на территории вражеской контрады? Это вполне могло произойти. С севера от «жирафов» находился район «гусениц», а с юга — «сов» и «единорогов». К счастью, в это мгновение я услышал голоса бражников, заглянул в слегка приоткрытую дверь и увидел Джулио. Он разливал вино.

Обед устроили под виноградными лозами на конном дворе. Пол засыпали опилками. Столы поставили в форме буквы «П». На белых скатертях горели масляные лампы. Столы были накрыты, как в ресторане. Несколько слегка подвыпивших знаменосцев стояли кружком и пели. Джулио подал мне бокал кьянти. Разговаривая с капитаном контрады, я услышал позади себя приглушенный стук и, оглянувшись, увидел, что стою возле двери в конюшню. Капитан, решив, что мне хочется увидеть животное, на которое возлагала надежды вся контрада, попросил одного из сторожей открыть верхнюю половину двери. Внутри я увидел маленького кряжистого конька. Тот мирно лежал на охапке соломы. Перед алтарем Мадонны горела электрическая лампочка. Лошадь посмотрела во двор, и знаменосцы, вновь наполнив бокалы, торжественно провозгласили тост в ее честь.

Затем все расселись, и священник произнес молитву. За главным столом сидели председатель контрады, капитан, несколько почетных гостей и маленький сицилиец в красно-белом костюме «жирафов». Это был фантино — жокей. Мне сказали, что жокей он хороший, но и дорогой. Во время Палио он зарабатывал деньги, дающие ему возможность безбедно жить до следующего года.

На стол явились тарелки с салями и ветчиной, за ними последовали большие миски со спагетти. После мы отдали дань холодным жареным цыплятам, салату, торту и персикам. Кьянти наливали из бочки и щедро обносили им всех присутствующих. Знаменосцы пели на протяжении всего обеда. На них зашикали, когда председатель поднялся для произнесения напутственного слова.

Джулио пригласил меня на следующий день в церковь. Там должны были благословить лошадь. Возвращался я по самым зловещим улицам Европы. Свернул не в ту сторону и вышел за территорию «жирафов», потому что оказался рядом с другими пирующими. Были ли они «совами», «гусеницами» или даже «единорогами», этого знать я не хотел. Таково уж чувство причастности к определенной фракции. Во время Палио поселяется оно и в груди постороннего: я развернулся и, крадучись, постарался как можно быстрее выбраться на главную улицу.

На следующий день я пришел к церкви Санта Мария делла Суффраджио. Священник, с которым я познакомился на обеде, провел меня по церковным помещениям и показал гардероб «жирафов». Стеклянные шкафы выстроились вдоль стен одной из комнат. В прозрачных полиэтиленовых мешках, уберегающих от моли, висели сшитые из дорогих тканей красно-белые костюмы контрады. Были здесь и кожаные сапоги, перчатки, рейтузы, расшитые пояса, сабли, Щиты и воинские доспехи. Все тщательно вычищено щеткой, отглажено и — в случае необходимости — подвергнуто химической чистке.

Церковь была маленькой, без нефов. Ковры с полов сняты. Священник сказал мне, что когда лошадь во время благословения ведет себя «нетрадиционно», это считается благоприятным знаком. Одни лошади стоят спокойно, когда на них брызжут святой водой, другие возражают. Пока мы беседовали, церковь заполнилась народом. Затем послышался приближающийся бой барабанов и цокот копыт на мостовой. Жокей ввел в церковь лошадь. Ризничий зажег на алтаре свечи, вперед вышел священник в епитрахили. Он посмотрел на лошадь и стал читать молитвы. Животное вело себя хорошо, спокойно слушало каждое слово. Затем священник, начертав в воздухе крест, осторожно приблизился к лошади и сказал на латыни: «Да примет это животное Твое благословение, да сохранит его в своем теле, да обойдет его зло, да пребудет с ним святой Антоний через Христа, Господа нашего. Аминь».