Фельдмаршал в бубенцах - Нина Ягольницер

входили в плоть, но юноша ничего не чувствовал. Он рвался из пут, как цепной пес с привязи, притискивая Бениньо к полу и что-то глухо рыча. Зазвенел упавший ланцет, что-то крошилось, рушилось, разлеталось на куски. Два борющихся тела сплелись на полу в мешанине щепок и обломков, в тесноте, в полутьме, в хаосе треска и криков. Врач бился под тяжестью разъяренного оружейника, силясь дотянуться до ланцета. Пеппо, все еще скованный обломками и путаницей веревок, рвался к горлу Бениньо.

Доктор улучил миг и ударил противника головой в подбородок, на миг сбив с толку. На пределе сил оттолкнул врага и выбросил руку вправо, где на полу холодно блестела закаленная сталь. Пеппо, встряхнув головой, снова обрушился на врача, и ногти Бениньо проскребли по волглому полу каюты, чертя борозды в грязном ковре мха.

Врач опять рванулся вбок и наткнулся плечом на ножку стола. Трухлявое дерево выстрелило сухим щелчком, и ножка отломилась, обрушивая столешницу на Пеппо. Хирургические инструменты, фляга и фонарь посыпались на пол, оружейник вдруг ослабил хватку, и врач понял: тот принял на себя весь удар.

Это был шанс. Задыхаясь, Бениньо выбрался из-под оглушенного противника, не замечая, как огонь от упавшего фонаря хлопотливо ползет вверх по искореженным остаткам стола. Нужно было закончить дело… Врач торопливо зашарил среди обломков на полу, ища упавшие инструменты, а Пеппо глухо застонал и приподнялся с пола, опираясь на руку. Бениньо удвоил усилия, и вдруг угол расколотой столешницы ярко вспыхнул, осветив каюту.

Эскулап вскочил, озираясь. Огонь разгорался, жадно вгрызаясь в изъеденное жучком дерево. Скоро он доберется до стены. А оружейник уже поднялся на колени. Больше ждать нельзя.

Бениньо хлопнул себя по груди — Флейта была на месте. Выхватил разряженный пистоль и замахнулся на Пеппо рукоятью. Но оружейник уже что-то ощутил и резко упал на пол, пропуская удар над головой. Доктор выругался, отшвырнул бесполезное оружие и опрометью бросился к выходу. Выскочил наружу и захлопнул осмоленную дверь, закладывая ее засовом. Рванулся было прочь, но остановился, замешкавшись.

Стоит ли полагаться на огонь? Разгорится ли он как следует? И, словно в ответ, изнутри послышался веселый треск — это занялась переборка. С нее огонь тут же перекинется на потолок…

Из-под двери удушливо потянуло дымом. Раздался хриплый кашель, а за ним удар в дверь — Пеппо пытался найти выход из огненной западни. Бениньо отшатнулся, с неожиданным жадным ужасом глядя, как содрогаются толстые доски, выбрасывая облачка пыли. Изнутри не слышалось криков. Просьб о помощи или пощаде. Только эти мерные удары да залпы лающего кашля — каюта была полна дыма, какой в изобилии источает отсыревшее дерево.

Нужно было уходить. Но врач все медлил, как завороженный следя за этими облачками. А потом потянулся к груди. Вынул Флейту. Едва слышно что-то прошептал и дрожащими руками поднес инструмент к губам.

* * *

Это было словно в дурном сне. Все вокруг трещало, сыпалось от любого прикосновения, разлеталось звонкой канонадой, и только дверь стояла неуязвимым монолитом, равнодушно вздрагивая от каждого удара. Откуда-то справа накатывал невыносимый жар, а слева дух тления сгущался теплым смрадом, еще не тронутый огнем. Каждый вдох вгонял в легкие тучу едкой жгучей дряни, в голове мутилось, кашель раздирал горло.

Ему не сломать дверь. Сколько ни бейся в нее руками, израненными обломками кресла, эти доски не поддадутся. Но они ведь такие же старые, как этот чертов корабль! Неужели они нигде не тронуты ни гниением, ни червями?! Ну же, еще раз! Лучше разбить голову об эти поганые доски, чем просто сдохнуть в дыму!

Пеппо остервенело заколотил в дверь, вцепился в разогревшееся медное кольцо, дернул, обжигая руки, а кольцо вырвалось из гнезда. Юноша по инерции отлетел назад, ударяясь обо что-то спиной, а в лицо снова ударил столб неистового жара. Он нашарил на полу какой-то толстый обломок, вскочил на ноги, хромая, опять рванулся к двери…

И вдруг среди треска, щелчков и хриплых раскатов его собственного дыхания до слуха донесся какой-то новый звук. Высокий, чистый, будто пение чьего-то отдаленного голоса. Он был ласков и настойчив, он врывался куда-то в самую голову, словно рождаясь в ней, он слегка тревожил и одновременно дарил чувство невероятного, немыслимого счастья. «Пеппо… Пеппо, сынок. Ну же, мама знает, что ты уже проснулся…»

И вдруг огненный ад исчез, канув в теплую сонную истому. Было тихо, как всегда по утрам. И чьи-то прохладные руки скользнули по разгоряченной спине. Мамины руки. Вечные ее шуточки… Зашелестело одеяло, сминаясь, когда он пытался натянуть его на голову. А руки пощекотали его под ребрами, ласково провели по плечам. Рика негромко засмеялась, озорно шепнула: «Открывай глаза. Открывай, малыш…» И вдруг сдернула одеяло.

Нестерпимый, невозможный, чудовищно яркий свет ударил в глаза, наотмашь хлестнул по лицу, вгрызаясь в мозг и выжигая голову изнутри. Ослепительные вертела разом вошли в лоб, причиняя ужасную боль. Мир закружился, сдвигаясь, раздвигаясь, гримасничая, вертясь волчком и кувыркаясь. Яркие лоскутья бушевали вокруг, за ними густилась тьма, то наваливаясь на Пеппо, то снова убегая назад. Потолок рушился, стены шатались, огненные химеры кривлялись уродливыми мордами, тыча горячими пальцами в самое лицо.

И юноша рухнул на колени, стискивая виски руками и заходясь неистовым воплем ужаса. Грудь разрывалась от дыма, в голове грохотали колокола, а Пеппо, давясь кашлем, кричал в муках парализующего страха. Пот пополам со слезами тек по лицу, огонь надвигался, отшатывался и снова впивался прямо в глаза.

А потом он не мог больше кричать, не мог стонать и дышать тоже почти не мог. Он сидел на полу в сжимающемся кольце огня, мелко дрожа и что-то шепча потрескавшимися губами. Балка упала с потолка, за ней посыпалась какая-то раскаленная труха, огонь загудел, будто в дымоходе. Пеппо содрогнулся, машинально закрыл истерзанные глаза руками, и химеры исчезли, унеся за собой ад, оставив лишь треск огня, зловоние дыма и отчаянный жар…

Подросток крепче прижал ладони к глазам. Пальцы омерзительно пахли волглым мхом. «Почему пол до сих пор не горит?» — впервые мелькнула связная мысль. Каюта мала, она уже должна полыхать, как соломенный стог. Пол сырой… Недаром он весь замшел.

В спасительной, привычной, надежной тьме мысли вдруг выстроились в упорядоченные цепочки и устремились вперед. Пеппо вдохнул, стискивая зубы, оторвал от полы камзола лоскут и завязал глаза. Рывком поднялся на ноги, подхватил ножку от стола и ринулся к стене.

Он бил толстым обломком во взвизгивающее, хрипящее, щелкающее дерево, то прибивая занимавшийся пламенем край одежды, то отшатываясь от столбов