Ученик чародея - Николай Шпанов

— Палдиес.

Девочка сделала книксен.

Несколько минут они в нерешительности стояли друг против друга. Кручинин поклонился, церемонно приподняв шляпу; девочка снова сделала книксен, и они разошлись. Он шёл не оборачиваясь, глядя себе под ноги. Шляпа оставалась в руке, промозглый ветер продолжал трепать волосы.

Приятным сюрпризом этого дня было переданное Кручинину Краушем приглашение к первому секретарю. Спрогис поблагодарил Кручинина за негласное и добровольное участие в расследовании дела Круминьша и, выглядывая из густого облака трубочного дыма, принялся с весёлым видом вспоминать «немножко древнюю историю» — годы, когда они вместе воевали на фронтах гражданской войны. Вероятно, он искренне полагал, что этой темы достаточно для большого дружеского разговора, но она оказалась исчерпанной в несколько минут. «Немножко древнюю историю» быстро заслонила животрепещущая жизнь с её трудами и радостями, в жарком котле которой ежедневно варились вое трое. Трижды входивший в кабинет секретарь, работники, приносившие на подпись неотложные бумаги, наконец звонок из района вернули мысли из далёкой страны воспоминаний к действительности дня.

Спрогис долго вытрясал и раскуривал потухшую трубку, переживая только что законченный разговор с районом, проворчал в раздувшиеся щёткой усы:

— Удивительно!.. Кое-кто не хочет понять, что нельзя, обманывая партию, кормить народ обещаниями. Самые пышные слова не заменяют хлеба и сапог. Это было хорошо в притче: питать пять тысяч человек пятью хлебами. А мы обещали сытно накормить и хорошо одеть людей — так извольте иметь не пять пар сапог и не пять хлебов, а пять тысяч. Правильно говорит пословица «Москва слезам не верит». И незачем им верить. Для народа у нас не должно быть «объективных причин». Раз мы взялись руководить — хлеб и сапоги на стол! Я не могу и не собираюсь ссылаться на «объективность» обстоятельств.

— А было время, когда у нас одна шинель приходилась на двоих и один хлеб на десятерых. И ничего — отбили все четырнадцать держав и завоевали революцию, — заметил Крауш. — Бывают и неполадки. Не зря же приходится искать лучших форм. Последняя реорганизация…

Спрогис сердито замахал рукой, отчего клубы дыма заплясали вокруг его головы.

— Не говорите мне об этих пересадках. Мы не крыловские музыканты. Увертюра уже сыграна. Идёт концерт на радость всему трудовому человечеству! — И перегнувшись через стол, крикнул Кручинину так, словно тот был на другом конце комнаты: — Вот он. — Рука секретаря с зажатой трубкой едва не коснулась груди Крауша. — Он воображает, что такие истории, как дело Квэпа и прочих, идут какой-то сторонней дорогой. Но вы же сами вместе с ним убрали, сбросили с нашего пути этот камень. И так мы отбросим все препятствия. Все! Каковы бы они ни были! Только не дайте желанию покоя усыпить в себе стремление к схватке. Идеологическая борьба за нами, практика обороны — за вами. Звание слуги народа нельзя снять с себя вместе с погонами или лампасами. Впрочем, их-то с вас уже давно сняли. Они вам не мешают.

— Толстой где-то говорил, — с усмешкой заметил Кручинин, — что чем меньше люди будут хлопотать об общем благе и чем больше станут думать о своей душе, тем скорее достигнут общего блага.

— Вот потому нам с ним и не всегда по пути, — сердито выбросил Спрогис. — Хотя он же говорил, что ради самого себя нормальный человек не решится убить другого человека. Ради ближнего — это уже легче. А ради «общего блага» самый разнормальный человек спокойно убивает тысячи и миллионы. Так изобретается оправдание любой войны, будь она сто тысяч раз несправедливая, ведись она в самых корыстных интересах шайки грабителей и во имя выдуманного прогресса выдуманного человечества вообще, какового, как известно, не существует…

— Слово смерть, к сожалению, очень часто встречается в практике нашей профессии, — сказал Кручинин.

— Так вот ваше дело и заключается в том, чтобы разобраться, во имя чего или кого причинена смерть, и кому она причинена. Для этого у вас в руках марксистская наука. Наша советская наука о праве и правде.

— К сожалению, наша юридическая наука не избежала участи некоторых других областей идеологической надстройки…

— Что вы хотите сказать? — насторожился Спрогис.

— И в нашей области находились «гении», мешавшие юридической науке развиваться планомерно, в ногу с жизнью, — спокойно ответил Кручинин.

Спрогис удивлённо уставился на Крауша.

— Послушай, прокурор, что он говорит, а?

— Мне кажется, — продолжал Кручинин, — тут случилось то же, что в некоторых из областей нашего хозяйственного, технического или идеологического развития. Ведь были случаи, когда обласканные начальством, умащённые елеем «корифеи» не только сами перестали развиваться, но и задержали развитие своего дела. Понадобилось время, чтобы распознать в некоторых из них типов, строивших свою славу и своё благополучие на чужой скромности.

— Ну, ну, не перегибай, — успокаивающе пробормотал Крауш. — Эти уроды уже получили свою оценку…

— Нет, нет, не путай его, прокурор! — вмешался Спрогис. — Пусть говорит. Нам не повредит услышать такое… Пусть говорит…

— Я не собираюсь открывать Америк, — несколько смутился Кручинин, — вы все знаете сами. Партия не раз уже сбивала спесь с тех, кто, получив поощрение, воображал себя полубогом и начинал жизнь в административном футляре, переставал работать, пуще всего боясь одного — ошибиться…

Кручинину не удалось договорить. Секретарь доложила о приходе председателя рижского горисполкома.

— Да, да, — воскликнул Спрогис. — Я его приглашал. Это по тому же делу, товарищи, насчёт Инги Селги… — И секретарю: — Просите, просите… Мы же с вами уже показали делом Круминьша, что не на словах, а на деле хотим помочь соотечественникам, застрявшим за рубежом, вернуться домой. Все тут у нас: природа, климат, земля, реки, люди, язык — решительно все мило нашему сородичу, вынужденному влачить существование раба на чужбине. Чем дальше идёт время, тем твёрже становится вера «перемещённых» в то, что на родине лучше. Видеть каждый день свои леса, свои дома, пить свою воду, дышать своим воздухом — вот счастье! Его ничем нельзя заменить. Только тут, у нас, все «настоящее», всё своё. — И обращаясь к председателю исполкома: — Так что же вы сделали для того, чтобы первые вернувшиеся на родину люди почувствовали себя дома?

— Мы создаём условия, — откашлявшись в кулак, торжественно начал председатель. — Все в соответствии с вашей директивой. Всяческие условия. Прежде всего хорошая квартира в одном из благоустроенных домов. Три комнатки. С обстановочкой. Газ, отопление. Затем дачка на Взморье. Затем, совместно с кино, организуем съемочку: «Милости просим». Фильм для международного обозрения.

Пока он говорил, выражение удивления на лице Спрогиса сменилось гневом. Раздув усы, он хриплым голосом остановил председателя:

— Все это всерьёз?..

— Безусловно! — с восторгом воскликнул председатель.