Дети земли и неба - Гай Гэвриэл Кей

И теперь этот голос, по-прежнему тихий, жалил, как оса. Он мог бы распороть кожу человека, почувствовал Перо. Он мог остановить биение сердца. У художника дрожали руки. Он стиснул ладони.

Мужество принимает разные формы. Одна из истин, которую не всегда понимают. Иногда оно принимает облик человека, сумевшего высоко держать голову, заставить не дрожать руки, остаться стоять, хотя ему так сильно хотелось упасть на колени и прижаться лбом к плиткам пола. Но художник Перо Виллани, на краю пропасти, которая могла бы обернуться его гибелью, изменил мир своего времени (и еще на долгое время после), сказав правду в то солнечное, с редкими облаками, утро в Ашариасе.

Теперь калиф уже не сидел в позе для портрета. Он поднялся с кресла и смотрел на Перо с высоты своего высокого роста. Он сказал:

— Бейет безрассуден и опасен, и он тебе угрожал. Я это знаю. Но даже в этом случае…

Перо перебил калифа народа османов. Он это сделал.

Он сказал:

— Это был не принц Бейет.

И в тот момент, после этих слов, ход больших событий начал меняться, и они стали развиваться не в том направлении, в каком бы развивались без них. Все может быть так просто (и так сложно).

Он держал голову высоко поднятой. Калиф только что сказал: «Я хочу видеть твои глаза». Немой держал руку на своем мече, как видел Перо. Разумеется.

— Нет, — возразил Гурчу. — Мне показали портрет сегодня утром, неверный. Я видел лицо Бейета. Визирь хотел, чтобы тебя убили сразу. Я позволил тебе прийти сюда и закончить работу. Зачем ты пытаешься солгать?

— Я не лгу светлейшему калифу. Никогда не лгал. Это был не Бейет.

Ярость, едва сдерживаемая. Говорили, что этот человек собственной рукой обезглавил в ярости своих главнокомандующих, когда ему показалось, что осада Сарантия провалилась. Гурчу произнес, еще мягче, чем раньше:

— Скажи то, что хочешь сейчас сказать, неверный.

И Перо Виллани это сделал.

— Я писал принца Джемаля. В этом платье. В подземелье дворца Бейета по ночам, чтобы меня не увидели. Чтобы этот портрет там обнаружили. Меня представили принцу Бейету на соревновании лучников и велели изобразить его лицо на портрете, иначе я погибну по пути домой. После меня отводили во дворец Джемаля, каждую ночь, и я спал в темноте с его женщинами, чтобы можно было объяснить мое появление ночью во дворе до того, как портрет будет закончен. Ночью меня сопровождали люди из стражи Бейета. Их подкупил принц Джемаль. Вы можете приказать убить меня, мой господин, но я не стану лгать, готовясь к встрече с моим богом.

И выпустив эти слова в реальность, в мир, Перо все-таки опустился на колени. Не пал ниц, но встал на колени. Он держал голову высоко, потому что калиф хотел видеть его глаза.

И поэтому он тоже видел глаза этого человека, повелителя османов, и он уловил то мгновение, когда Гурчу решил, что услышанное им — правда. Когда изменилось его понимание, его воля и желание сделать то, что следовало сделать.

Портрет в ночи. Мужчина, одетый в порфир. Другой мужчина, говорящий правду. В нас есть мужество. И иногда оно удостаивается награды, а иногда — нет.

Немой обнажил меч.

Великий визирь Йозеф бен Хананон никогда не отходил далеко от комнаты, где калиф позволял по утрам писать свой портрет — и беседовать с ним — джадиту.

Ему не нравилась эта идея с портретом с самого начала, а теперь она стала ему ненавистной. Они узнали о подлых, подрывных действиях лживого серессца, совершенных в сговоре с младшим принцем, Бейетом, которого Йозеф считал силой, разрушающей устойчивость в том мире, которому он неустанно пытался придать стабильность.

Поэтому он явился всего через несколько секунд после того, как два стражника, стоящие на посту у той комнаты, где писали портрет, прибежали сказать, что его призывают.

Великому визирю не пристало бегать. Было бы неточно сказать, что он бежал, но он чрезвычайно поспешно вошел в комнату, которая была центром мира, потому что именно в ней находился калиф.

Художник стоял на коленях (и это правильно, хотя он уже должен был быть мертвым). Калиф был охвачен растущей яростью. Визирь видел его таким, благодарение богу, всего два или три раза, но распознал эту ярость, потому что… потому что приходится научиться распознавать смертельно опасное состояние человека, который всем правит. А евнух держал в руке меч.

Это по-прежнему был Дворец Безмолвия. Йозеф поклонился трижды. Он ничего не сказал. Сердце его быстро билось. Это очень вредно для него. Он был готов арестовать Бейета и художника сегодня утром, приказать удавить принца, а с художника содрать кожу, что приведет к мучительной, медленной смерти. Ему приказали подождать окончания этого последнего сеанса. Калиф, решил он, хочет сам расправиться с джадитом, а потом и с принцем. Это правильно.

Но джадит был все еще жив, и не склонил голову. Руки этого человека, отметил визирь, были крепко сжаты, но не дрожали.

Калиф заговорил, не глядя на визиря, и ни на кого другого. Он отдал очень точные распоряжения, даже пожираемый бушующим в нем гневом. Он это умел. Такое происходило и в те два раза, когда он видел его в такой ярости, как сейчас. Приказы были точными. Тогда люди расстались с жизнью.

На этот раз изменился мир османов.

Визиря заставили понять, что от него требуется. В данном случае, было нетрудно получить подтверждение того, что его просили подтвердить. Имена стражников — стражников Бейета, — которые сопровождали художника по ночам, установили. Меры убеждения, неприятные, заставили трех из них признаться, что им заплатил принц Джемаль (все, кроме одного, признались, а страдания первого человека, выбранного для допроса, явно заставили остальных предпочесть более легкую смерть).

Также оказалось несложно установить, что принц Бейет играл в азартные игры в борделе в городе (одно из его любимых занятий) во время двух из тех ночей, когда его якобы рисовал в одеждах цвета порфира в его дворце серессец.

Некоторые слуги во дворце Джемаля также не захотели умирать ужасной смертью. Они смогли подтвердить, что художник действительно приходил очень поздно в комнату, куда присылали жен Джемаля развлекать его по ночам (позор!). Короче говоря, все было так, как рассказал джадит: он находился в подземной комнате во дворце Бейета вместе с Джемалем, и его проводили туда и обратно по старому туннелю императора, а потом он спал с женщинами Джемаля.

Думающий человек мог сделать выводы. А визирь был думающим человеком. Принц Джемаль явно полагался на то, что неверный будет слишком напуган, чтобы заговорить, или — что более вероятно — ему не дадут шанса это сделать, так как отец будет действовать под влиянием ярости.

В самом деле, почему неверному должны были позволить хоть что-то сказать? И не позволили бы, если бы визирь поступил по-своему. Йозеф бен Хананон с болью сознавал, что сам он предлагал убить этого человека сегодня утром, а также требовал немедленной смерти принца Бейета. Он еще сознавал (и также с болью), что калиф это знает, и что Джемаль добился бы полного успеха, если бы визирь настоял на своем. Это нехорошо для человека, стремящегося завоевать доверие калифа.