Экономика СССР в период с 1921 по 1929 годы. Деньги и Вторая мировая война. После Второй мировой войны: экономика ФРГ, Англии, Франции, США, Латинской Америки, Китая, Японии и Восточной Европы [ - Коллектив авторов -- История

стала испытывать кризис. Это был не экономический кризис, кризис перепроизводства, а совокупность противоречий, подобная тому, что сейчас испытывает наше хозяйство. Это была модель нынешней нашей экономической ситуации. И главной трудностью оказалась не замена крепостного труда наемным, а переход от административных методов к «коммерческому расчету».

Почему же встал вопрос о продаже в частное владение казенных заводов, что является одной из форм, как сейчас принято говорить, «приватизации», или «разгосударствления»? Потому что «как ни расстроено… уральское хозяйство, – писал В. П. Безобразов, – казенные заводы могут быть названы самыми расстроенными». Убытки по этим заводам исчислялись огромными суммами, а затраты превышали прибыль. На Нижегородской ярмарке казенный металл по качеству ценился ниже частного и продавался «ниже заводской себестоимости с расходами перевозки». Причины такого упадка крылись в недостатках административной системы управления, при которой все стороны хозяйственной деятельности регламентировались сверху.

Особенно резко В. П. Безобразов обрушивается на то, что в наше время назвали бы дотациями. Государство покрывало убытки частных заводов выдачей ссуд, чаще всего безвозвратных, и ко времени выхода книги Безобразова горные заводы должны были казне устрашающую тогда сумму -12,4 млн рублей. Но главное зло, как пишет Безобразов, заключается не в убытках казны. «Систематическая правительственная поддержка несостоятельных заводов… развратила этот промысел. Чем расстроеннее были дела на заводах, тем больше оказывались им пособия и тем большие права считали за собой заводо-владельцы на казенные деньги… Правительственная поддержка несостоятельных заводов маскировала их несостоятельность… и тем самым подрывала условия состоятельных заводов». Все эти дотации «послужили лишь поощрением к продолжению бесхозяйственности». Знакомая для нас с вами картина, не правда ли? Наиболее задолжавшие заводы было принято переводить в казенное управление. «В настоящее время восемь обширных горнозаводских имений, образующих собою до десяти отдельных горных округов, – пишет Безобразов, – находятся за долги в казенном управлении или под казенным присмотром». Однако «казенное управление не улучшило дел ни на одном заводе». Оно и понятно, ведь казенные заводы сами уже были не в лучшем положении.

С точки зрения нашего современника, рабочие должны были встретить с энтузиазмом освобождение от крепостной зависимости. Но нет. Ликвидация крепостного права вызвала целую волну выступлений бывших крепостных рабочих за сохранение крепостных порядков!

«Эти люди, – пишет Безобразов, – родившиеся и выросшие в понятиях, разобщенных со всякою гражданскою свободою… готовы и ныне идти на царскую службу, как называет горнозаводское население свой прежний обязательный труд». Почему, спросите вы? Да потому, что прежние порядки гарантировали определенный уравнительный прожиточный минимум, избавляли от забот и необходимости проявлять инициативу. Заводчики были вынуждены обеспечивать воспроизводство «своей» рабочей силы, следовательно, прожиточный минимум гарантировался сверху. Кроме довольно низкой денежной оплаты труда, на каждого члена семьи рабочего (точнее, человека, который принадлежал к сословию крепостных рабочих, даже если он не был занят на работе) выдавался «провиант». На казенных и посессионных заводах каждому взрослому полагалось в месяц бесплатно 2 пуда муки, ребенку или подростку – 1 пуд. Крепостной рабочий знал, что его детям не дадут умереть с голоду, что о нем «заботятся». А в новых условиях надо было проявлять инициативу, смекалку, вступать в конкуренцию на рынке труда.

Крепостной безработный оставался на иждивении завода, а теперь потеря работы автоматически означала потерю источника существования. «Лишиться права на даровой провиант, заботиться о прокормлении своих семей, самому отыскивать работу и не получать ее при малейшей оплошности и т. д. – все это казалось немыслимым для народа», – пишет Безобразов. У крепостных рабочих не было «привычки к вольнонаемному труду, к самодеятельности, к попечению о себе самом – привычки, совершенно чуждой уральскому рабочему народонаселению, испорченному крепостною и административною опекою». Это, естественно, тоже тормозило тогдашнюю перестройку. К сожалению, нам знакома и эта картина. Но перестройка горных заводов Урала пошла в русле общего капиталистического развития страны и завершилась относительно благополучно. Некоторые заводы при этом закрылись, не выдержав конкуренции. Но в целом производство стало расти, себестоимость продукции – понижаться, а ее ассортимент становился все разнообразнее, качество – выше. Здравый смысл тогда восторжествовал. Ну, а если бы перестройка тогда не состоялась, если бы сохранились крепостническо-административные порядки? И могли бы они сохраниться, а если да, то как долго? Вопросы эти отнюдь не риторичны.

Начиная свои «революции сверху», государство России рассчитывало пойти в преобразованиях значительно дальше, чем это случилось на самом деле. По сути, стояла задача на равных войти в тогда уже более цивилизованное в экономическом отношении мировое сообщество. Для достижения этой цели государство было готово пожертвовать всем, за исключением одного – самого себя. Едва стала ощущаться угроза существованию тогдашнего государства в привычной его ипостаси, включающей институт дворянства в устаревшей его форме, самодержавие, а главное – необычайно сильную и разветвленную бюрократическую систему, преобразованиям немедленно был дан задний ход.

Промышленность, как мы говорили, перестроилась достаточно успешно, и немедленно начался ее буйный рост. Однако и здесь прогоревшие формы протекционизма со стороны государства в сочетании с его непосредственным вмешательством в хозяйственные дела целиком изжиты не были. Прежде всего это относится к его любимому детищу – тому, что мы сейчас бы назвали военно-промышленным комплексом. Увы, опека привела к тому, что его экономическое развитие резко отставало по всем параметрам от легкой промышленности тогдашней России, прежде всего текстильной.

Попытки же реформы сельского хозяйства, предпринятые под руководством одного из крупнейших мыслителей и деятелей отечественной истории, каким был П. А. Столыпин, потерпели крах[149]. А ведь сельскохозяйственный сектор был тогда крупнейшим в экономике России. Успей Петр Аркадьевич, история наша была бы иной, несомненно, гораздо более гуманной. Впрочем, прошлое человечества уже знало такие примеры. Попытки великого Тюрго стабилизировать и выправить экономическое положение своей страны тоже провалились на заре Великой французской революции.

Существует объективный предел развития «революции сверху» – непосредственная угроза существованию самого этого «верха». Как только она намечается, начинается реакция. Часто сигналом к ее началу служит физическое устранение реформаторов. Тюрго отстранили от дел и затравили, Столыпина попросту убили.

Заметим, что в России начала XX в. реакция сразу приобрела националистические краски – от идиллически-невинных до откровенно людоедских. Жаль. Но, видимо, однажды начатый революционный процесс остановить нельзя никакими стараниями властей предержащих. На смену тормозившимся преобразованиям сверху немедленно пришла «реакция снизу», и государство пало. Историческими вехами русской революции, видимо, надо признать реформу 1861 г. и февраль 1917-го.

То, что происходило в экономике бывшей Российской империи потом, вплоть до начала перестройки, мы имели возможность рассмотреть подробно.

Очевидно, общее в начале реформ XIX и XX вв. – это социальная пассивность большинства населения. Принципиальное отличие заключено в том, что в прошлом мы имели определенные традиции отечественного предпринимательства