Дневник. 1901-1921 - Корней Чуковский

Но вот улица кончилась. Как ни вертелась шарманщица – пришлось перейти дорогу. Чуть только она ступила на мостовую, бобби простер свою десницу и правосудие было удовлетворено.

Право, иной раз и фанатизм – хорошая вещь.

Лондон (От нашего корреспондента)

4 (17) октября

Вы не можете и представить себе, как радостно, как умилительно читать на чужбине про успех наших педагогических курсов.

Здесь буквально необходимо почаще освежаться воспоминанием о наших русских, родных женщинах, противопоставляя их тем бушменам мысли и чувства, которые зовутся англичанками.

Нет ничего уже, безнадежнее, тупее существа, чем английская женщина того именно класса, который выдвинул у нас столько самоотверженных, любящих, скромных работниц, всех этих врачей, учительниц, акушерок, так беспритязательно, так обыденно умеющих творить буквально подвиги терпения, милосердия, настойчивости.

Как я ни присматривался к английской женщине of middle class[203] – я никак даже представить себе не мог таких обстоятельств, при которых ее жалкой головке пришлось бы хоть немного поработать, а сердцу хоть раз задрожать в ее впалой груди. Нет таких обстоятельств.

Родине своей она не нужна. Родина и без нее превосходно обходится. Она необходима только в домашнем обиходе, для комнатного, так сказать, употребления.

А для этого требуется не слишком много духовных затрат.

Смотри, как мамаша приготовляет пудинг, води с собою на шпагатике бульдога, блюди в чистоте свою невинность, умей разбирать гимны в своем молитвеннике – вот, кажется, и все.

Ах, нет! Еще. С 12 лет английская девица должна понашить себе бездну разнообразнейших – но ровно никуда не нужных, – безделушек, прошвочек, салфеточек, коверчиков – это ее dowry, приданое.

Придя в возраст и обладая возможностью предъявить своему одобренному мамашей избраннику не меньше трех сотен этих никому не нужных штучек, она делается невестой.

Но, пожалуйста, не думайте, что в эту пору – на сцену выдвигается обычный репертуар:

Нет, все это средний английский класс считает годным для рождественских журналов – и больше нигде. Девушка остается в чине невесты – и пять, и десять лет, а то и больше.

Почему? Да потому, что она только тогда войдет в дом своего мужа, когда там будет приготовлено буквально все – вплоть до ночных туфель, – что для нее может составить столь ценимый здесь комфорт.

Идете вы по улице. Возле всех магазинов с хозяйственными принадлежностями – толпятся парочки. Это обрученные высматривают себе мебель, белье, картинки, каминные щипцы – и высчитывают, через сколько лет у жениха наберется такая сумма фунтов, чтобы купить последнюю лохань и сочетаться наизаконнейшим браком.

Им это, видимо, не скучно, и они не стыдятся смотреть друг другу в глаза.

Чтение, «развитие», самообразование, все эти наивные русские дела – кажутся здесь вообще дикими и никчемными прихотями. Женщина же и вовек не доберется, зачем все это делается.

Когда я жил в здешнем пансионе, все там решили, что я «без места», и сочувственно кивали головами.

– Бедный, должности у него пока нету, ну вот он и читает.

Поняли и оправдали они меня только тогда, когда я сказал им, что это мой «business».

Когда мне понадобилась библиотека, Британский музей, я предстал пред лицо его директора и первый вопрос, который мне задали, был:

– А зачем вы хотите читать?

Как российский обыватель, я отвечал:

– Так себе. Безо всяких особых целей.

Седовласый джентльмен стал рассматривать меня, как диковинку, и, видимо, не понимал.

– Чтение – это мое hobby (причуда), – должен был сказать я в оправдание, и билет был мне выдан.

Первое, что бросается в глаза, когда вы попадаете под купол величайшего в мире книгохранилища, – это почти полное отсутствие женщин. Все цилиндры, сюртуки, галстухи. Вот набрели, наконец, на одну «дочь Альбиона». Но посмотрите, что она делает. Перед нею альбом пестрых узоров, и она срисовывает оттуда их на полотно одной из своих прошвочек, салфеточек и т. д.

Вот другая. И она здесь не ради чтения. Рядом с ней сидит бритый священник. Он пишет какую-то диссертацию на обычные здесь темы:

– Можно ли на удочку поймать Левиафана?

– Сколько дней бродит душа в райском преддверьи?

– Зачем грешники будут помещены на левой стороне Божьего престола, а безгрешные – на правой? Почему не наоборот?

Тысячи таких книг наполняют здесь рынок. И этот священник, несомненно, пишет еще одну такую. Девица же при нем для того, чтобы отыскивать в каталогах нужные ему сочинения, чтобы переписывать ему цитаты, чтобы чинить ему перья (здесь они гусиные). Ясно, что без этого мужчины она даже и не заглянула бы сюда.

Вот еще… Но у нее русские книги. У другой немецкие, французские – все это народ пришлый и в счет, конечно, не идут.

Итак, все душевные силы уходят у них на house holding, на хозяйство.

Здесь они баснословно деспотичны. Они будут вас презирать до бесконечности, ежели вы вместо ножа для рыбы возьмете тот, что полагается для мяса. Вы окончательно пропали в ее мнении, если у вас нет приходо-расходной книги. В моей комнате я как-то распорядился снять занавеси, которые мешали мне. Хозяйка чуть не со слезами умоляла меня не делать этого. «Здесь меня засмеет весь город», – говорила она.

Мои русские приятели, интеллигентная, барская семья, поселились здесь довольно на широкую ногу, но во избежание пыли и неуютности – занавесей не завели.

Тогда их ящик для писем стал переполняться посланиями, вроде следующих:

– Если у вас нет денег, чтобы завести себе человеческую обстановку, обратитесь в комитет пособия бедным.

И подпись: Ваша благожелательная соседка.

Даже и понять не могут, как это можно, имея деньги, истратить их не на занавеси.

Одна супруга врача, моя знакомая по пансиону, спрашивала меня про моего соседа, известного русского профессора:

– Скажите, он получил какое-нибудь образование?

– Еще бы! Его научные произведения знает вся Россия. Они переведены почти на все языки…

– Как же это он не знает еще, что вечером к обеду нужно надевать фрак и белый галстух, а не тот пиджак, в котором он появляется и к завтраку, и к чаю?..

Если бы я не знал, что это Англия, я подумал бы, что это Китайская империя, так велик здесь деспотизм общественного мнения, заправилами которого, конечно, всецело являются женщины.