Королева викингов - Пол Андерсон

— Конечно, но вам не следует хвастаться этим — преждевременно, — ответила Гуннхильд. — Вы все знаете, что я говорила с ним. После всего того, что он дал вам, он считает, что вы должны стать его вассалами. Однако у него и здесь, в Дании, вполне достаточно дел. К тому же он ищет новые связи на востоке. После того как умерла его королева, моя тезка, он ведет переговоры с новым польским королем насчет того, чтобы взять в жены его дочь. На некоторое время он оставит нас без внимания, с развязанными руками, и вы успеете набраться сил. Еще лучше будет, если вы станете широко, напоказ заниматься обращением Норвегии в христианство. Харальд не захочет, чтобы императору показалось, будто он ставит препоны такому делу.

— Вот это отличный совет! — воскликнул Эрлинг. Гуннхильд понимала, что его ликование в значительной степени проистекало из внезапно окрепшей надежды на то, что она, его мать, все же не была языческой ведьмой.

Харальд рассмеялся.

— Ну, а дальше — кто знает?

Гуннхильд выпустила из рук управление разговором, и теперь он беспорядочно перескакивал с одной темы на другую, а в конце концов ее сыновья вновь наполнили рога, вынули из ножен мечи, которые до того мирно лежали в стороне, выпили, брякнули клинками о клинки и громко прокричали свою присягу Харальду и друг другу.

После этого они перешли в общий зал. Предстояло большое пьянство, безудержное хвастовство и опрометчивые клятвы, прежде чем рассвет снова выбелит небо.

Королева решила немного задержаться, чтобы собраться с силами и мыслями. Выйдя вслед за своими сыновьями из дома, она переступила порог, оставив дверь открытой, чтобы дом мог проветриться, и остановилась.

Прикосновение ветра было нежным, как поцелуй. В воздухе сладко пахло свежескошенным сеном. Солнце опустилось низко. Немногочисленные облака светились алым огнем, а над невысокими холмами пустоши уже начали сгущаться тени. Над болотом поднималась туманная дымка. Верхушки ближних деревьев казались на фоне неба почти черными. Грачи, как всегда под вечер, вихрем черных хлопьев кружившиеся под небесами, почти заглушали шум, стоявший на подворье короля Харальда.

Прощай, сказала про себя Гуннхильд. Скорее всего она никогда больше не увидит эту землю. Однако эта земля дала защиту ей и ее сыновьям и, несмотря на всю свою убогую внешность, порой даже казалась красивой. Возможно, когда-нибудь, думала Гуннхильд, при воспоминании об этих местах она ощутит мимолетную грусть. Кто мог знать об этом заранее?

— Королева… — услышала она, и ее размышления прервались.

Она обернулась на голос. Как обычно, Киспинг появился неслышно, словно возник из ничего. Он был чист — часто бывал в бане, — аккуратно одет, а в последнее время еще и регулярно брился, так как сообразил, что его редкие черные бакенбарды совершенно не подходят к вытянутому, болезненному лицу. Он, как всегда, сутулился, так что его макушка приходилась на уровне глаз королевы.

— Прости меня, королева; будет ли мне позволено обратиться к тебе? — спросил он.

Она всегда ненавидела его подчеркнуто жалобную манеру разговора. Но у нее никогда еще не бывало более удобного орудия для всяких дел, о которых никто не должен был знать.

— Говори, — ответила она, — если твой разговор будет коротким.

— Королева, ты скоро покинешь Данию.

Снова плыть на корабле — эта мысль, как молния, промелькнула в ее голове, — в постоянной тесноте, ни минуты одиночества, все время следить за тем, чтобы не упасть и не оказаться посмешищем, есть пищу столь же соленую, как забортная вода, пить из рога, норовящего выскользнуть из неуверенной руки, и, хотя мужчины, как могли, старались помогать ей сохранять царственный облик, все же терпеть унижения от дерзких волн и злобных ветров? Нехорошо, если женщина проводит слишком много времени на кораблях. Кажется, так сказал ее брат Ольв Корабельщик много-много лет назад, когда вез ее в Финнмёрк. А ей все же пришлось провести в море немало времени.

Ольв, стойкий и верный, Эйвинд, неукротимый насмешник. Оба убиты в Фитйяре, и их кости, скорее всего оставшиеся непогребенными, обгдоданы дочиста птицами-падальщиками, как и кости Эйрика.

Она отогнала печаль прочь. У нее оставались сыновья, о которых следовало думать.

— Да, это всем известно, — как бы со стороны, услышала она свой голос. — Я с радостью возьму тебя с собой, если ты того захочешь. Ты хорошо служил мне. И чуть ли не прежде всего тем, что умел держать язык за зубами.

— Это было бы счастьем для меня, моя госпожа. — Киспинг чуть заметно хихикнул, или ей показалось? — И великой выгодой. О, да. Никто иной не смог бы сделать для меня столько, сколько сделала ты, госпожа, и я исполнен благодарности к тебе.

— Значит, поезжай, — сказала она. — В Норвегии я смогу вознаградить тебя более щедро и явно, чем здесь.

Он посмотрел вниз и, как бы в замешательстве, потер руки.

— Прошу прощения у моей госпожи, но это будет не слишком хорошо для нас обоих. Я имею в виду — более явно.

— Объясни!

— Знаешь ли, королева, эти разговоры… Насчет моего участия в сражении… О, ни один человек ничего не знает наверняка. Это была просто-таки буря, безумная суматоха. Никто не знает точно, что и как происходило. Да, конечно, я говорил всем и каждому, что я старался, как мог, хотя первый готов признать, что вовсе не заслуживаю названия воина. И все же эти слухи дойдут до норвежцев. Многие из них должны мечтать — о, без всякого на то основания — отомстить за своего короля Хокона. Поверят они этим разговорам или нет, но кто-нибудь из них вполне может поймать меня одного в темном углу и сорвать на мне свой гнев.

Он прав, подумала Гуннхильд. Не было никакой возможности воспрепятствовать слухам расходиться по стране и помешать народу обсуждать их и роптать. А потом засада, топор или меч, а если выяснится, кто это сделал, то что ж такого: вира за столь незначительного человека не может быть обременительной.

— Ну, и что же ты придумал, хитрец?

— Знаешь, королева, когда мы прибудем на тот берег, я стану называться другим именем. Те люди короля Харальда, кто знают меня, просто не заметят этого или не обратят внимания. Разве что кто-нибудь посмеется. — Киспинг пожал плечами. — Они скоро забудут о своем презрении. Так что я прошу тебя, моя госпожа, называй меня каким-нибудь другим именем, только не Киспинг.

Это было довольно забавно, но отнюдь не глупо. Гуннхильд улыбнулась.

— Для меня ты всегда будешь Киспингом, мой хорек, — сказала она. — Впрочем… Дай-ка я немного подумаю… Гм-м… Эдмунд? Это имя чаще встречается в Норвегии, чем в Дании. С ним ты не будешь заметен. — Про себя же она поблагодарила его за то, что он на это короткое время отвлек ее от горестных мыслей и вернул к надежде на лучшее. — Да, мне бы не хотелось лишаться тебя, будущий Эдмунд. Я еще найду для тебя дело.

Харальд рассчитывал, что будет чаще, чем в других местах, жить в имении на берегу Бю-фьорда. Это было сердце страны, где он и его братья могли бы ощущать себя в наибольшей безопасности; здесь была большая удобная гавань, в которую приходили люди и притекали богатства и где при необходимости можно было собрать столько военных кораблей, сколько он нашел бы нужным. Там должен был находиться дом его матери. Он приказал разобрать ее старый флигель, расчистить от леса новый участок и выстроить дом. Эта работа потребовала времени, поскольку, хотя это и не был длинный дом с огромным залом, строение должно было быть просторным, распланированным по ее пожеланиям, богато украшенным и обставленным.