Смысл ночи - Майкл Кокс

Она дошла со мной до двери, и мы поцеловались в последний раз.

— Возвращайся скорее, любовь моя, — прошептала она. — Я буду считать минуты до твоего возвращения.

Никем не замеченный, я покинул здание новым путем — спустился по узкой винтовой лестнице и вышел на дорожку, огибающую башню Хэмнита.

У Южных ворот парка я остановился. За рощей проглядывал вдовий особняк; в гостиной и одной из верхних комнат горел свет. Поддавшись внезапному порыву, я двинулся по окружной тропе к конюшенному двору. Мне повезло: дверь амуничника оказалась открытой настежь, и из нее падал прямоугольник бледного света.

— Добрый вечер, Брайн.

Он вязал метлу, когда я вошел, и удивленно обернулся на мой голос.

— Мистер Глэпторн, сэр! Я… мы вас не ждали.

— И ты меня не видел, — сказал я, затворяя за собой дверь. — Ты изготовил дубликат ключа, как я просил?

— Да, сэр. — Брайн выдвинул ящик старого комода, извлек оттуда ключ и протянул мне.

— Мне понадобятся кое-какие инструменты. Сможешь достать? И фонарь.

— Инструменты? Ну да, конечно, сэр.

Я уточнил, что именно мне нужно; он удалился в смежное помещение и вернулся через несколько минут с сумкой, где лежали необходимые инструменты, и фонарем «бычий глаз».[286]

— Запомни, Брайн: меня здесь не было. Ты все понял? — Я вручил малому обычное вознаграждение.

— Да, сэр. Конечно, сэр.

Уже через несколько минут, с сумкой за плечом, я шагал по песчаной верховой дорожке, тянувшейся вдоль парковой ограды. Был тот печальный час суток, когда гаснет последний свет дня и бледные сумерки начинают отступать под натиском тьмы. Где-то впереди тявкала лисица; прохладный слабый ветер волновал кроны деревьев, росших вдоль тропы, что ответвлялась от верховой дорожки и вела к мавзолею. Любимая девочка занимала все мои мысли, но, когда я приблизился к одинокому зданию и подумал о предстоящем мне деле, от моей безумной радости не осталось и следа.

«Sursum Corda». Посылая мистеру Картерету листок с этими словами, мисс Имс определенно хотела сказать, что за плитой, где они начертаны, сокрыто нечто исключительно важное. Я интуитивно пришел к такому заключению и теперь собирался действовать в соответствии с ним. Но я холодел от ужаса при мысли, что мне придется залезть в гробницу моей матери, не имея ни малейшего понятия, что именно я ищу. Я молился, чтобы предмет моих поисков, если он действительно спрятан там, находился непосредственно в локуле. А вдруг он в гробу? Такого кошмара даже мне не вынести.

Я вошел в мавзолей, отомкнув полученным от Брайна ключом массивную двустворную дверь, и приступил к работе.

Было уже за полночь, когда плита, закрывавшая локулу моей матери, поддалась наконец под моим зубилом. Взломать оградительную решетку локулы мне не составило особого труда, но я потратил почти час, чтобы выбить из кладки прямоугольную плиту, и все свои силы, чтобы вытащить ее и положить на пол. Управившись наконец с этим делом, я посветил в погребальную камеру фонарем, захваченным в амуничнике.

Почти всю полость занимал простой дубовый гроб, стоявший там продольно. Подняв фонарь чуть выше, я разглядел незатейливую медную табличку с именем «Лаура Роуз Дюпор», привинченную к гробовой крышке. Между крышкой и сводчатым перекрытием погребальной ниши оставался примерно фут, а между дальней стенкой локулы и самим гробом не более двух-трех дюймов; однако с одной и другой стороны от него оставались щели шириной восемь-девять дюймов. Опустившись на колени у изножья гроба, я просунул руку в темную щель, но нашарил там лишь известковую крошку да паутину. Переместившись к другой стороне погребальной камеры, я снова запустил в нее руку.

Поначалу я не нащупал там ничего, но потом пальцы мои наткнулись на что-то мягкое и рассыпчатое, похожее на прядь слежалых волос. Отдернув руку, я схватил фонарь и заглянул внутрь.

Из узкой щели между продольной стенкой локулы и гробом торчал кусок отделанной бахромой ткани — вероятно, шали. Захватив ладонью дальний угол гроба, я потянул его на себя, но он не сдвинулся с места. Я поднапрягся и потянул еще раз — с тем же успехом. Улегшись на бок, я засунул руку по возможности дальше за угол гроба и принялся осторожно дергать, тащить, перебирая пальцами. Наконец я извлек находку из локулы и положил на пол рядом с фонарем, облегченно вздохнув при мысли, что мне не пришлось вскрывать гроб.

Это действительно оказалась шаль с бахромой — пестрая шаль, в свое время туго свернутая и засунутая за гроб. Поначалу она не вызвала у меня особого интереса, но, когда я начал разворачивать ее, стало ясно, что в ней находятся какие-то предметы. Я расстелил шаль на полу.

В ней оказался еще один сверток, из белого полотна, где я с изумлением обнаружил искусно расшитую крестильную рубашку для младенца, пару крохотных шелковых туфелек и маленькую книжку в красном сафьяновом переплете. Последнюю я мигом опознал: первое издание «Суждений» Фелтема, напечатанное в формате дуодецимо по заказу Сейла[287]около 1623 года. На ней стоял экслибрис двадцать третьего барона Тансора, Уильяма. Вне всяких сомнений, именно этот томик мать попросила принести ей из библиотеки незадолго до своей смерти в 1824 году. Теперь объяснилось, почему доктор Даунт при составлении каталога не сумел установить местонахождение «Суждений» с иллюстрациями Берсталла. Но кто положил сюда книгу и зачем?

Представлялось очевидным, что она, вместе с остальными предметами, является своего рода посланием, содержит какой-то смысл. Хотя книга пролежала здесь свыше тридцати лет, она на удивление хорошо сохранилась, ибо в погребальной камере было чисто и сухо. Я внимательно разглядел титульный лист: «Суждения: религиозные, моральные, политические». Не обнаружив там никаких надписей, я начал медленно переворачивать страницы, пробегая глазами каждое из ста пронумерованных эссе, — никаких комментариев или пометок на полях, и между страницами ничего не вложено. Но уже закрыв книгу, я заметил, что задняя обложка прилегает не плотно. А потом увидел, почему так: на задний форзац был аккуратно наклеен лист бумаги. При ближайшем рассмотрении я понял, что между фальшивым и настоящим форзацами что-то вложено.

Я достал карманный ножик и осторожно поддел лезвием фальшивую страницу. Она оказалась приклеена не крепко и вскоре отделилась, явив взору два сложенных листа тонкой бумаги.

Воистину верно, что желание исполнившееся приятно для души.[288]Смотрите же, как мои труды вознаградились наконец! На первом листе содержались следующие слова:

К моему возлюбленному сыну

Я пишу сии строки, поскольку не могу оставить тебя, не оставив также краткого письменного свидетельства о правде. Когда ты увидишь меня в следующий раз, я буду для тебя чужим человеком. Я поручила тебя заботам другой женщины и молю Бога, чтобы ты никогда не узнал, что не она произвела тебя на свет. И все же совесть заставляет меня написать несколько слов, хотя я намерена хранить написанное при себе, покуда Господь не призовет меня в лучший из миров. Возможно, однажды этот листок бумаги попадет в твои руки или будет найден совершенно посторонними людьми спустя века, когда всякая память об этих событиях исчезнет. Возможно, он обратится в прах вместе с моими костями, и ты будешь жить в неведении о подлинном своем имени и происхождении. Я поручаю судьбу моего послания Богу, на чью милость отдаю и свою грешную душу.