Великий перелом - Гарри Тертлдав

— Лучше, чтобы так, — сказал Анелевич. — Если мы не сможем справиться с этим сами, нам придется оповестить банду Румковского, а может быть, даже ящеров, хотя это уж самое последнее дело.

— Ой! — Брови Грувера зашевелились. — Что бы это ни было, оно должно быть плохим.

— Нет, не плохим, — сказал Мордехай.

Грувер бросил на него вопросительный взгляд.

— Хуже, — уточнил Анелевич, когда они добрались до верха лестницы.

Грувер заворчал. Каждый раз, когда Анелевич отрывал ногу от потертого линолеума, он задумывался, успеет ли снова поставить ее на пол. Это уже было не в его власти. Если Отто Скорцени нажмет кнопку или щелкнет выключателем на радиопередатчике, то Мордехай Анелевич исчезнет, и, возможно, так быстро, что не успеет понять, что он уже мертв.

Он рассмеялся. Соломон Грувер уставился на него.

— Вы принесли такую весть и еще нашли что-то забавное?

— Возможно, — ответил Анелевич.

Именно в эту минуту Скорцени должен быть очень огорчен. Он рисковал жизнью, переправляя бомбу в Лодзь (Анелевич знал, какое мужество для этого требовалось), но по времени он просчитался. Он не сможет взорвать ее сейчас, не разрушив только что достигнутое перемирие между ящерами и рейхом.

Два серьезного вида еврея вышли из комнаты.

— Мы позаботимся об этом, — пообещал один из них Берте Флейшман.

— Благодарю, Михаил, — сказала она и почти натолкнулась на Анелевича и Грувера. — Привет! Я не ожидала увидеть вас здесь.

— Мордехай наткнулся на что-то интересное, — сказал Соломон Грувер. — Что — один бог знает, потому что он не говорит. — Он посмотрел на Мордехая. — Во всяком случае, пока не говорит.

— Теперь скажу, — сказал Анелевич.

Он вошел в комнату. Когда Грувер и Берта Флейшман вошли за ним, он закрыл дверь и мелодраматическим жестом повернул ключ. У Берты брови поползли на лоб — как только что у Грувера.

Мордехай говорил минут десять, передавая как можно точнее то, что сказал ему Мечислав. Когда он закончил, он понял, что этого слишком мало.

— Я не верю ни единому слову. Это просто проклятые нацисты стараются нас распугать и заставить разбежаться, как цыплят на птичьем дворе. — Грувер покачал головой, повторяя: — Я не верю ни слову.

— Я бы тоже не поверил, если бы сообщение направил нам кто-то другой, а не Ягер, — сказал Анелевич. — Если бы не он, вы знаете, что сделала бы с нами бомба с нервно-паралитическим газом. — Он повернулся к Берте. — А что думаете вы?

— Насколько я себе представляю, не имеет значения, верно это или нет, — ответила она. — Мы должны действовать так, как будто она существует, не так ли? Мы не можем позволить себе игнорировать это.

— Фу! — сказал с отвращением Грувер. — Мы потратим время и силы и чего мы достигнем? Ничего.

— Возможно, вы правы, и искать нечего, — сказал Мордехай. — Но предположим — только предположим, — вы ошибаетесь, и бомба находится здесь. Что тогда? Может быть, мы найдем ее. Это было бы хорошо: заполучив свою собственную бомбу, мы могли бы управлять ящерами и нацистами. Может быть, ее найдут ящеры, используют это как оправдание и взорвут где-то еще какой-то город — посмотрите, что случилось с Копенгагеном. Или, может быть, ее не найдем ни мы, ни ящеры. Представьте себе, что сорвались переговоры о перемирии! Все, что требуется Скорцени, так это включить передатчик и…

Соломон Грувер поморщился.

— Ладно. Вы убедили меня, черт бы вас побрал. Теперь мы должны попытаться найти эту проклятую штуку — если, как я сказал, ее можно найти.

— Она где-то здесь, в нашей части города, — сказал Анелевич, словно его и не прерывали. — Как мог эсэсовец переправить ее сюда? Где он мог ее спрятать, если он это сделал?

— Насколько она велика? — спросила Берта. — От этого может зависеть, куда он мог ее поместить.

— Она не может быть маленькой и не может быть легкой, — ответил Анелевич. — Если бы так, то немцы могли бы доставлять эти бомбы на самолетах или на ракетах. Поскольку они этого не делают, значит, бомбу нельзя спрятать за чайником в вашей кухне.

— Разумная мысль, — отметил Грувер. — Это существенный аргумент. Количество мест, где может оказаться бомба — если она вообще есть, — ограничено.

Он упрямо отказывался признать, что такое возможно.

— Поблизости от фабрик, — сказала Берта Флейшман. — Это место, с которого надо начать.

— Да, одно место, — сказал Грувер. — Большое такое место. Здесь, вокруг гетто, десятки фабрик. Сапоги, патронные гильзы, рюкзаки — мы делали множество вещей для нацистов и по-прежнему делаем большинство из них для ящеров. И где именно вы хотели бы начать?

— Я скорее начат бы не с них, — сказал Анелевич. — Как вы сказали, Соломон, они слишком велики. У нас может не оказаться достаточно времени. Вероятно, все зависит от того, как скоро ящеры и нацисты рассорятся. Какое же наиболее вероятное место, куда эсэсовский негодяй мог спрятать большую бомбу?

— А как можно определить, какое место он счел подходящим? — спросил Соломон Грувер.

— Он не мог долго находиться в Лодзи. Он хотел спрятать эту штуку на короткое время, убежать и затем взорвать. Ему не требовалось прятать ее очень долго или очень хорошо. Но тут наступило перемирие, которое усложнило его жизнь — и, может быть, спасло наши.

— Если только это не трепотня, чтобы заставить нас побегать, — сказал Грувер.

— Если бы! — заметил Анелевич.

— Я знаю, что мы должны проверить, — сказала Берта Флейшман. — Кладбище и поля гетто южнее него.

Грувер и Анелевич обернулись к ней. В воздухе грязной комнаты словно повис вопрос.

— Если бы я делал эту работу, то выбрал бы именно это место, — воскликнул Мордехай. — Лучше не придумать — ночью спокойно, в земле уже много готовых ям…

— В особенности на полях гетто, — сказала Берта, вдохновленная случайно сделанным предположением. — Там так много братских могил, еще со времен, когда свирепствовали болезни и голод. Кто обратит внимание на одну новую могилу?

— Да, если она где-нибудь и прячется, то именно отсюда надо начать поиски.

— Я согласен, — сказал Мордехай. — Берта, это чудесно. Если даже ты не права, ты заслуживаешь комплимента.

Он нахмурился, раздумывая, действительно ли она воспримет его слова как комплимент. Он почувствовал облегчение, когда понял, что не ошибся.

Она улыбнулась ему в ответ. Когда она улыбалась, она переставала быть незаметной и безымянной. Она не была красивой — в обычном смысле этого слова, — но улыбка придавала ей странное очарование. Она быстро стала серьезной.

— Нам понадобятся бойцы, а не просто землекопы, — сказала она. — Если мы найдем эту ужасную вещь, кое-кто захочет забрать ее у нас. Я имею в виду ящеров.