Уроборос. Проклятие Поперечника - Евгений Стрелов

хитрости и жадности. Поганая вещь — вот ты что такое!

Три Д развернулся спиной к Водову настолько быстро, насколько вообще был способен, — наверняка, превысив все допустимые пределы скорости — звука и света, но это всё равно не помогло, — Водов оказался быстрее, над железобетонной плитой как будто стропы оборвались, и она рухнула. Но не придавила, а плюхнулась словно в густую жижу и стала быстро тонуть.

— Но ведь ты-то ещё хуже, — ехидно бормотал Водов где-то у самой поверхности спины Главного Визионера, захлебываясь жижей. Он не барахтался, не пытался спастись и выплыть, тонул с удовольствием, постигая этот процесс всем своим существом. Почти полностью погрузился, осталось только лицо. — Мы — круги на воде, мы — эхо в пещере, мы…

Голос Водова оборвался, — пресс-секретарь бесследно канул в своём начальнике, утонул целиком и полностью. Но Главный Визионер не чувствовал его внутри себя, — это было не поглощение, а стирание и обнуление. Даже молекулы и атомы, которые раньше были Водовым, перестали существовать, аннигилировались. Осталось только слабое, затихающее, воспоминание об этом человеке — круги на воде, эхо в пещере.

— Прекрасно, какое облегчение! — проговорил Главный Визионер. — Одной мерзопакостной субстанцией стало меньше!

Глаза Три Д, хоть и были обращены вперед, некоторое время ничего там не видели, потому что их внутренний взор был обращен назад, пытаясь разглядеть, не осталось ли на поверхности спины какого-нибудь следа от утонувшего Водова. Но там ничего не было, и глаза начинали постепенно поворачивать взгляд и различать то, что находится перед ними. Желя! Она стояла напротив Три Д.

Главный Визионер не спеша разглядывал огромное мускулистое тело атлетки, покрытое матовым гримом, слегка поблескивающим, придающим ему эффект глубокого ровного загара. Оказывается, шоколадный цвет лучше всех остальных выглядит и подчеркивает рельеф мышц. Ни белый, ни жёлтый, никакой другой не обладает таким эффектом, поэтому на всех выступлениях бодибилдеры и бодибилдлерши тщательно покрывают свои тела, от ступней до головы, специальным косметическим гримом, даже атлеты негроидной расы. Желя, несомненно, обладала исконно тартарской внешностью, но Три Д поймал себя на мысли, что никогда ещё не видел её в естественном белом цвете, ни одного миллиметра её очищенной от грима кожи, даже на лице — она всегда была словно вылита из шоколада, тепло-коричневая, гладкая и слегка блестящая, вызывала невольное слюновыделение, хотелось её облизать и съесть.

В Зале никого не было, кроме Три Д и Жели, — и, вообще, пространство за её спиной почти ничем не напоминало Зал синхронной тяжёлой атлетики. Там не было черноты и пустоты, но все детали, некогда тщательно подобранные и организованные с определённой целью, переплелись и перемешались, словно кофе, сливки и сахар в чашке, — тренажеры, зеркала, подиумы, кожаные кресла и диваны, грифы и лепешки от штанг, — от всего этого осталась только огромная ёмкость, наполненная специфическим салатом, который продолжал измельчаться и перемешиваться.

— А где все остальные? — Три Д постарался изобразить наивность, словно ему ничего не было известно о том, что происходит.

— Кто остальные? — с такой же наивностью ответила Желя. — Нам с тобой никто не нужен…

Она, как былинку, взяла Три Д на руки, у него аж дух захватило! Никогда ещё его с такой лёгкостью не поднимали! Он ничего не весил — возможно, обладал отрицательной массой. Рельеф живота Жели давил, оставляя следы на его теле, словно клеймил. Боли это не приносило, только удовольствие и облегчение. Три Д лежал на тёплых каменных мышцах, как на огромных валунах, отшлифованных потоками вод и нагретых солнцем, смотрел снизу в лицо своей любимой атлетки, покрытое ровным искусственным загаром, — даже оно состояло из натренированных мышц, туго обтянутых кожей, которые двигались, создавая впечатление отдельного живого существа, пытающегося выбраться наружу. Только в глазах Жели не было мышц. Они были прозрачными, глубина в них тянулась далеко-далеко за пределы самой Жели, всей этой планеты и всего этого мира, где сливалась с бесконечностью, — возможно, даже ею становилась. Но шевелящиеся под кожей мышцы медленно сжимали эти прекрасные глаза, превращая их в узкие щелки и наполняли их ядом кромешной темноты.

— Открой, пожалуйста, глаза шире! — громко попросил Три Д, прекрасно понимая, что его просьба не будет выполнена. Но хотя бы — услышана! — Мне бы хотелось ещё разок их увидеть. Я человек, который всю жизнь провёл под землёй — выведи меня на поверхность и покажи небо… Вытри со своего лица этот коричневый грим! Я никогда не видел истинного цвета твоей кожи! Наверняка, она белее самого чистого снега…

Желя в ответ лишь улыбалась, — эту улыбку создавали её мышцы, поэтому она не выглядела естественной. А другие мышцы, — тёплые валуны, на которых покоился Три Д, медленно вздымались и складывали его пополам. После первого сложения почти полностью пропало зрение, осталась лишь серая муть, которая заткнула ему рот. Напоследок он успел проговорить:

— Как это прекрасно! Спасибо!

После чего он уже не мог произнести ни слова, — серая муть ничем не пахла, и звуков никаких не издавала, — от его складываемого тела тоже не исходило ни хруста костей, ни скрипа, ни стона. Стояла полная тишина. Лишь сознание Три Д продолжало фиксировать и считать сложения: второе, третье, четвёртое, пятое… Желя складывала его, как лист бумаги — сначала пополам, потом ещё пополам, потом ещё и ещё… При этом он, несомненно, уменьшался в размере, а с ним — и всё, что его окружало, чем он являлся, в том числе — Желя! Это продолжалось долго, почти вечно…

Глава 11

Поперечники

— Это ты? — вряд ли этот простой вопрос исходил от меня, слишком уж он был посторонним. Впрочем, как и всё остальное — мысли, слова и образы — всё, что находилось нового и старого в моей памяти, что в ней запечатлевалось и что стиралось, да и она сама. Я не находил ни внутри себя, ни снаружи, ничего, что не казалось бы посторонним. Ничего не принадлежало мне, ни единого самого невзрачного словечка, ни единой самой захудалой мыслишки или идейки. Всё было до меня продумано, найдено, открыто, определено и названо — мне оставалось лишь блуждать в этих сумрачных дебрях и нагромождениях, констатируя то или иное событие, отмечая ту или иную вещь. Существовала лишь маленькая надежда — моё собственное Я, затерянное в хаосе образов и слов, — что оно никем не тронуто, не открыто и не названо, в том числе и мной, — оно имело название — Я — и странное имя Альфред, наиболее подходящее ему на данный момент, но все эти слова ничего