Сказки американских писателей - Вашингтон Ирвинг

обычно, показав белоснежные зубы, и зашагал вниз по дороге в деревню.

— Неплохое утро, мистер Подгоркинз, — говорили ему деревенские жители, когда он проходил по узким улицам мимо домиков с круглыми нависшими крышами, похожими на толстые красные шляпки мухоморов.

— Неплохое, неплохое, — отвечал он всякий раз. (Нехорошо ведь желать доброго утра кому попало, и хвалить это время суток уж лучше как-нибудь поосторожней, потому что на острове Саттин, так подверженном любому влиянию, каждое беспечное слово может испортить погоду на целую неделю.) Одни обращались к нему приветливо, другие — приветливо-пренебрежительно, но здоровались с ним все. Он был единственным доставшимся этому островку волшебником и потому заслуживал уважения. Но легко ли уважать пятидесятилетнего толстого коротышку, если он ходит переваливаясь, как утка, улыбается и все время выдыхает из ноздрей пар? К тому же способности у него были весьма средние. Фейерверки он делал замечательно, а эликсиры получались никудышными. Бородавки после его заговора появлялись опять дня через три, помидоры вырастали не больше дыни, а в те редкие дни, когда в Саттинскую бухту заходили чужеземные суда, мистер Подгоркинз отсиживался в своей пещере, потому что, как он сам говорил, боялся дурного глаза. Одним словом, колдовал он не лучше, чем плотничал косой Голова, — все спустя рукава.

Деревенские жители мирились и с покосившимися дверями, и с неудачными заклинаниями, — ничего не попишешь, таково нынешнее поколение, — а своё неудовольствие выражали лишь тем, что обходились с волшебником запанибрата, будто бы он ничем от них не отличался. Иногда его приглашали в деревню к кому-нибудь на обед. А однажды он сам назвал к себе гостей и устроил им настоящий пир — на столе, накрытом камчатной скатерью, были хрусталь, серебро, и жареный гусь, и искристый «Эндрейд 639», и сливовый пудинг с густой подливкой, но сам он при этом так нервничал, что испортил все удовольствие, да к тому же через полчаса после обеда гости снова проголодались. Мистер Подгоркинз приглашать к себе не любил, даже в переднюю, дальше которой вообще никого не пускал. И когда он видел, что кто-то подходит к его горе, он сам семенил навстречу. «Посидим-ка мы лучше вон там, под елкой», — улыбаясь, говорил он и показывал рукой в сторону ельника, а если шел дождь, предлагал: «Пойдем-ка лучше в трактир, выпьем что-нибудь», — хотя все на свете знали, что мистер Подгоркинз не пьет ничего крепче родниковой воды.

Иногда деревенские ребятишки, не выдержав искушения перед запертой пещерой, выслеживали, высматривали, когда мистер Подгоркинз уйдет, и пытались открыть маленькую дверь, ведущую в глубь жилища, но тут, похоже, он в кои-то веки постарался, и наложенное на неё заклятие было надежным. Однажды двое мальчишек, решив, что волшебник уехал на Западное побережье лечить больного ослика миссис Рууны, принесли с собой топор и ломик, но едва только ломик коснулся двери, как из пещеры послышался грозный рев и вырвались клубы багрового дыма. Мистер Подгоркинз вернулся домой раньше времени. Мальчишки удрали. Волшебник из пещеры не вышел, и ничего худого с мальчишками не случилось, но, говорили они, ведь никто не поверит, если сам не услышит, какой оглушительный, страшный, свистящий, стенающий, сиплый вой способен издавать этот толстенький коротышка.

Как-то раз он спустился в деревню, чтобы купить себе фунт печенки и дюжины три яиц, потом заглянуть в домик капитана Туманоу и подновить старику талисман зоркости (это довольно бесполезное занятие при отслоении сетчатки, но мистер Подгоркинз надежды не оставлял) и, наконец, зайти поболтать с вдовой гармошечного мастера старой тетушкой Гульд. Мистер Подгоркинз дружил все больше со стариками. Он терялся в обществе молодых людей, а деревенские девушки робели перед ним. ……

— Он нас нервирует, он все время улыбается, — твердили они, надувая губки и наматывая на пальчик шелковистые локоны. «Нервирует» было словечком новомодным, и матери хмуро им отвечали:

— Нервирует, как же! Глупости, да и только, мистер Подгоркинз — всеми уважаемый волшебник.

Распрощавшись с тетушкой Гульд, мистер Подгоркинз проходил мимо школы, занятия в которой в тот раз велись на выгоне. Никто на Саттине не знал грамоты, а потому там не было ни книг, чтобы почитать или же поучиться, ни парт, чтобы вырезать свои инициалы, ни тряпочки, чтобы вытереть доску, ни самой школы. В дождливую погоду дети прятались в Общественном Амбаре на сеновале и вылезали оттуда, набрав за шиворот сена, а в ясные дни здешняя учительница Палани вела их куда ей вздумается. В тот день в окружении тридцати внимательных ребятишек, не старше двенадцати, и сорока невнимательных овец, не старше пяти лет, она объясняла одну из самых важных тем учебной программы — Правила Имен. Мистер Подгоркинз с застенчивой улыбкой остановился возле них на минутку посмотреть и послушать. Симпатичная двадцатилетняя толстушка Палани, окруженная овцами и детьми, стояла у голого черного дуба на фоне дюн, и моря, и чистого, залитого зимним солнцем бледного неба — и это была очаровательная картинка. Говорила она с увлечением, и лицо её порозовело от ветра и собственных слов.

— Теперь вы знаете Правила Имен. Их два — и на нашем острове, и во всем мире они одинаковы. Назовите мне первое правило.

— Невежливо спрашивать у кого бы то ни было, как его зовут! — крикнул было толстый шустрый мальчишка, но его тут же перебил пронзительный вопль крохотной девочки:

— Моя мама говорит, что никогда никому нельзя говорить, как тебя зовут!

— Так, Саиф, правильно. Правильно, Крошка, не надо кричать. Молодцы. Никогда и ни у кого нельзя спрашивать, как его зовут. Никогда никому нельзя называть своё имя. А теперь немножко подумайте и скажите, почему мы зовем нашего волшебника мистером Подгоркинзом? — И она улыбнулась мистеру Подгоркинзу поверх кудрявых головок и шерстяных курточек, а он сиял и нервно прижимал к себе котомку с яйцами.

— Потому что он живет под горкой, — сказали хором пятнадцать ребятишек.

— Это настоящее его имя?

— Нет! — сказал толстый мальчишка, и следом сразу же пискнула Крошка:

— Нет!

— А откуда вы знаете, что нет?

— А оттуда, что он приехал один, и никто не знает, как его взаправду зовут, потому что сказать некому, а он…

— Очень хорошо, Саиф, не пищи так, Крошка. Молодцы. Даже волшебник не смеет сказать, как его зовут на самом деле. Вот вы окончите школу, сдадите экзамен, детских имен у вас больше не будет, и останутся только настоящие. Их нельзя произносить вслух, и спрашивать о них тоже нельзя. А вот почему нельзя?

Дети стояли молча. Овцы тихонько блеяли. На вопрос ответил мистер Подгоркинз.

— Потому что каждая вещь прячется в своем имени, — робко проговорил он своим тихим, немножко