Возвращение в Оксфорд - Дороти Ли Сэйерс

— К несчастью, — сказала мисс де Вайн, — это была моя работа.

— А на кой тебе такая работа? Женская работа — заботиться о муже и детях. Жаль, я тебя не убила. Всех бы вас перебить. Взорвать бы это место и все места, где женщин учат отнимать у мужчин работу, грабить их и убивать.

Она повернулась к ректору:

— Думаешь, я не знаю, что вы тут делаете? Слышала я, как вы тут на днях ныли, мол, безработица, но это такие, как вы, отбирают работу у мужчин, разбивают им сердце, ломают жизнь. Ничего удивительного, что себе мужей вы найти не можете — а у кого мужья есть, тех вы ненавидите. Спаси господь всех мужчин от вам подобных. Вы бы и собственных мужей стерли в порошок ради какой-то книжки, ради писульки. Я-то любила мужа — а вы разбили ему сердце. Будь он хоть вор, хоть убийца, я все равно бы его любила и не бросила. Да не собирался он воровать эту поганую бумажку — просто припрятал, и все. Но кому какое дело. От этой бумажки никому бы не стало лучше — ни мужчине, ни женщине, ни ребенку, она бы и кошку не спасла — а из-за нее убили человека.

Питер встал, подошел к мисс де Вайн и положил руку ей на запястье. Она покачала головой. Неподвижная, непреклонная, подумала Гаррриет, даже пульс у нее не участился. Все остальные потрясенно молчали.

— Нет, — сказала Энни в такт мыслям Гарриет, — ничегошеньки она не чувствует. Никто из них ничего не чувствует. Медные истуканы — все как одна. Только и знаете, что трястись за свою шкуру и свою жалкую репутацию. Здорово я вас напугала, а? Бог ты мой, вот умора была — как вы друг на дружку косились! Даже друг другу не доверяете. Ни в чем согласиться не можете — только и знаете, что ненавидеть порядочных женщин и их мужчин. Глотки бы вам всем перегрызть. Но это я слишком нежно. Вот бы вы поголодали, как мы с детьми. В сточную канаву бы вас выбросить. Чтоб вас всех высмеяли, унизили, в землю втоптали, облили помоями. Как нас. Подраили бы пол за кусок хлеба, поработали руками, говорили бы «мадам» всякому сброду. Но хоть страху я на вас нагнала. И ведь даже не смогли меня выследить — ну и на кой вам ваши светлые головы? В ваших книжках не пишут про жизнь, про семью и детей. Не пишут про отчаяние, про любовь, про ненависть — да ни про что человеческое. Беспомощные тупицы. Дуры набитые. Ничего-то сами сделать не можете. Пришлось и вам, старым ведьмам, звать на помощь мужчину. Это ты его сюда притащила. — Она в ярости уставилась на Гарриет и нависла над ней, словно собираясь разорвать ее в клочья. — Вот кто самая гнусная лицемерка. Я все про тебя знаю. У тебя был любовник, он умер. Ты его бросила — ишь какая гордая, замуж не захотела. Жила с ним, всю кровь из него высосала — и ни в грош не ставила, не дала ему сделать из тебя приличную женщину. Он умер — ведь ты его бросила и о нем не позаботилась. А ты, наверно, скажешь, что его любила. Да откуда тебе знать, что такое любовь! Любовь — это когда приклеишься к человеку и ни за что уже не отпустишь, что бы ни творилось. А ты берешь мужчин, что хочешь с ними делаешь, а как надоедят — выкидываешь. Они вокруг тебя вьются, как осы над банкой варенья, а потом в банке и тонут. А с этим вот что ты думаешь сделать? Ты за ним посылаешь, чтоб он делал за тебя грязную работу. А как будет не нужен — отошлешь. Не хочешь готовить ему еду, штопать одежду и рожать детей, как порядочная женщина. Он тебе заместо молотка — чтобы разбить мне жизнь. Ты небось хочешь засунуть меня в тюрьму, а моих девочек в приют — у тебя кишка тонка заниматься нормальным женским делом. Да из всех вас, вместе взятых, не составить такую бабу, чтоб годилась для мужчины. А ты…

Питер вернулся на свое место и теперь сидел, обхватив голову руками. Энни подскочила к нему, яростно потрясла за плечо и плюнула ему в лицо.

— Предатель! Крыса бледнолицая! Это из-за таких, как ты, женщины так опустились. Ничего не умеешь — только языком молоть. Что ты понимаешь в жизни, с твоим титулом, деньгами, костюмами и машинами? Ни дня не занимался честным трудом. Нужны тебе женщины — так ты их купишь. Вдовы и матери сгниют заживо — а ты будешь болтать о долге и чести. Никто ничем не пожертвует ради тебя — зачем? Эта женщина из тебя дурака делает, а тебе и невдомек. Если она пойдет за тебя ради денег, ты будешь конченый дурак — так тебе и надо. Ни на что ты не годен — только беречь свои ручки да чужим женам детей делать. Что вы все теперь будете делать? Разоретесь и побежите в суд — рассказывать, как я вас одурачила? Не посмеете. Вы ж так боитесь огласки. Так трясетесь за свой драгоценный колледж и свои репутации. А я ничего не боюсь. Ничего я такого не сделала — просто вступилась за свою плоть и кровь. Идите к черту! Начхать мне на вас — вот правда. Вы и пальцем меня не тронете. Побоитесь. У меня был муж, я его любила — а вы мне позавидовали и его замучили. Боже! Убили, затравили, отняли у нас счастье.

Внезапно она разрыдалась — зрелище жуткое и в то же время нелепое. Наколка ее сползла набок, руки судорожно выкручивали передник.

— Бога ради, — в отчаянии пробормотала декан, — нельзя ли это прекратить?

Мисс Бартон встала.

— Хватит, Энни, — заявила она, — нам всем вас очень жаль, но не надо этой глупой истерики. Что бы подумали дети, если бы вас увидели? Лучше лягте и выпейте аспирина. Казначей, вы не могли бы мне помочь?

Мисс Стивенс вышла из оцепенения, встала и взя ла Энни под другую руку. Втроем они покинули комнату. Ректор повернулась к Питеру: тот машинально вытирал лицо платком и словно бы никого не видел.

— Простите, что допустила подобную сцену, мне следовало подумать. Вы были правы.

— Еще бы! — воскликнула Гарриет. В висках у нее стучал отбойный молоток. — Он всегда прав. Он говорил, как опасно кого-то любить. Говорил, что любовь — коварнейший из дьяволов. Вы ведь честно, Питер? Чертовски честно — боже, дайте выйти, меня сейчас стошнит.

Он открыл ей дверь, но она брела как слепая и чуть на него не свалилась. Тогда он твердой рукой препроводил ее к туалетной комнате. Когда он вернулся, то обнаружил, что ректор и все доны стоят. Казалось, они потрясены тем, сколько чувств обнажилось прилюдно.

— Разумеется, мисс де Вайн, — говорила ректор, — никто в здравом уме не станет вас ни в чем винить.

— Благодарю вас, ректор, — ответила мисс де Вайн. — Никто, кроме меня самой.

— Лорд Питер, — сказала ректор, — чуть погодя, когда мы немного придем в себя, мы все, разумеется, выразим вам…

— Пожалуйста, не стоит, — сказал он. — Это не важно.

Ректор вышла из комнаты, доны следовали за ней молча, как на похоронах. Только мисс де Вайн осталась одиноко сидеть у окна. Питер закрыл дверь и подошел к ней. Он все еще вытирал платком рот. Заметив это, он скомкал его и выбросил в корзину для бумаг.

— Да, я сама себя виню, — сказала мисс де Вайн. — И страшно раскаиваюсь. Не в том, что сделала вначале, — у меня не было выбора, — но в том, что сделала потом. Что бы вы ни сказали, я не смогу винить себя больше, чем виню сейчас.

— Мне нечего сказать, — отвечал он. — Подобно вам и всем членам этой профессорской я признаю принципы, независимо от последствий.