Анри Бергсон - Ирина Игоревна Блауберг

единое целое «великих творцов блага», вдохновленных принципом справедливости, о которых говорилось в «Здравом смысле и классическом образовании» и в «Духовной энергии», мистиков – выразителей глубокого религиозного чувства, и концепцию эволюции. Все эти моменты и нашли отражение в «Двух источниках».

В свидетельствах христианских мистиков Бергсон увидел, во-первых, возможность обоснования подлинных этических принципов, а во-вторых, уточнения вопроса о происхождении жизненного порыва (в его философской концепции это, впрочем, взаимосвязанные стороны одной проблемы). Выбор христианского мистицизма в качестве опоры при разработке этико-религиозной концепции не случаен. Это связано с общими методологическими установками Бергсона, его стремлением видеть в «непосредственных данных сознания» решающее доказательство философских положений. Теперь предметом его внимания стали непосредственные факты сознания мистиков, воспринявших Бога в состоянии экстаза и давших затем описания таких восприятий. Именно в этих фактах Бергсон обнаружил сферу опыта, позволяющую сформулировать достоверные суждения по тем проблемам, которые он предполагал исследовать. «…Это не просто возможно или вероятно, каким был бы вывод из рассуждения, – напишет об этом Бергсон, – но достоверно в качестве опыта: кто-то видел, кто-то осязал, кто-то знает»[541]. В. Янкелевич так характеризует эту особенность бергсоновского метода: «Идея, из которой следует исходить, – нет ничего выше фактов; существует только то, что воспринято или воспринимаемо, что дано в реальном или возможном опыте. Бергсон первым применяет этот высший позитивизм, когда, чтобы узнать нечто о Боге, консультируется с мистиками, испытавшими его присутствие»[542]. И Янкелевич делает вывод: «Если мистицизм – прежде всего познание чистого факта, можно утверждать, что философия Бергсона есть мистическая философия в экспериментальном смысле слова»[543].

Тогда как определенные, хотя и не отчетливо еще выраженные, моральные интенции можно заметить и в ранних сочинениях Бергсона, внимание к религиозным вопросам было для него, безусловно, новым. Некоторые исследователи видят в изменении философских интересов Бергсона (учитывая при этом и чисто «внешние» факторы) вполне естественный результат его внутреннего развития как личности. Так, по свидетельству Р.-М. Моссе-Бастид, он упоминал в беседах с друзьями о том, что испытал влияние хасидизма (приверженцем этого учения был, напомним, его отец)[544]. Хотя духовное развитие Бергсона пошло по пути, далекому от религии, опубликованная в 1932 г. книга, с точки зрения исследователя его позднего творчества Р. Виолетт, показывает, что подспудная религиозность, все время оттеснявшаяся в подсознание, продолжала жить в душе Бергсона и, наконец, нашла выход. Это предположение отчасти подтверждается словами Бергсона о том, что «моральное и религиозное вдохновение» бессознательно действовало в нем еще в первых работах, но он понял это, лишь когда писал «Два источника»[545]. Правда, сам Бергсон, разумеется, отдавал себе отчет в том, что суждения о собственных бессознательных состояниях недостоверны, – ведь интроспекция здесь бессильна…

Мнение о религиозной индифферентности раннего Бергсона, высказывавшееся многими исследователями, оспаривает А. Юд, о чьей позиции мы неоднократно упоминали. Он полагает, что уже в диссертации Бергсона показано сознание, ориентированное к Богу и высшим духовным ценностям, причем Бог понимается как личный Бог, Бог-творец, вполне вписывающийся в рамки представлений христианства или иудаизма. Идея о том, что проблема Бога с самого начала стала ядром бергсоновской концепции, составляет лейтмотив книги Юда, он старается доказать ее на примере всех основных работ философа и текстов его лекций. На наш взгляд, это преувеличение, сильная натяжка. Многие суждения самого Бергсона явным образом противоречат такой интерпретации. Хотя в лекциях он действительно говорил о Боге, к тому же во вполне традиционном этическом аспекте, как узнать, что здесь было связано с задачами воспитания, а что исходило от него самого, стало результатом его собственных исканий? Трудно предположить, что, если бы данная проблема была для него так ясна, он не высказался бы об этом отчетливее в своих главных работах. Но слово «Бог» появляется в «Творческой эволюции» лишь однажды, в очень общем, непроясненном виде. Очевидно, Бергсон действительно многие годы размышлял о природе духовной реальности, не делая для себя окончательного вывода, пока не получил решающих аргументов, свидетельствующих о связи человека с этой реальностью.

Вот несколько подтверждений такой точки зрения. В литературе часто цитируется письмо Бергсона о. Ж. де Тонкедеку (1912), где философ вполне определенно говорит об этих проблемах: «Размышления, изложенные в моем “Опыте о непосредственных данных”, приводят к прояснению факта свободы; концепция “Материя и памяти” позволяет, надеюсь, коснуться реальности духа; в “Творческой эволюции” творение представлено как факт. Из всего этого отчетливо выявляется идея Бога, творческого и свободного, который порождает одновременно материю и жизнь и чье творящее усилие продолжается в направлении жизни, через эволюцию видов и создание человеческих личностей. Все это влечет за собой, таким образом, отвержение монизма и пантеизма в целом. Но для того чтобы еще больше уточнить эти выводы и сказать о них подробнее, следовало бы приступить к рассмотрению проблемы совсем иного рода, – проблемы морали. Я не уверен, что когда-нибудь опубликую что-либо на эту тему; я сделаю это, только если достигну результатов, которые сочту столь же доказуемыми и столь же “наглядными” (montrables), как результаты других моих работ»[546]. Несколько по-иному Бергсон оценивает собственную позицию в отношении проблемы Бога в более позднем письме X. Гёффдингу (1916): «…эту проблему я в своих работах в действительности не рассматривал; на мой взгляд, она неотделима от моральных проблем, которые я углубленно изучаю в течение многих лет; и несколько строк из Творческой эволюции, о которых Вы упоминаете, – всего лишь пробный камень»[547].

Так или иначе, интерес к религии в явном виде пробудился у Бергсона только в 1908 г. Примерно к этому же периоду относится его вступление – обдуманное и целенаправленное – на территорию этики, которая отныне стала главным предметом его внимания. Размышляя после публикации «Творческой эволюции» о дальнейших планах, Бергсон вначале стоял «на перепутье» между этикой и эстетикой. Ведь в ранних его произведениях именно деятельность в сфере искусства выступала как пример проявления подлинных, глубинных сил и способностей человека, выражения его индивидуальности и свободы. Но уже в 1911 г. Бергсон прямо заявил о своей работе над проблемами морали. В одной из бесед этого времени он заметил, что, исследуя этические проблемы, стремится тем самым послужить практике. «Добро, зло – все это неясно; в сфере практики – это ряд запутанных проблем, и чаще всего люди не видят, не различают того, что такое добро. Платон был прав: если бы люди понимали, что такое благо, они бы его творили»[548]. Общие идеи, теоретические концепции, которые создавались в области морали, здесь, по Бергсону, не нужны. Следовало бы вернуться к грекам, сделавшим нечто такое, что действительно оказалось полезным, хотя их аудитория была