Тропою испытаний. Смерть меня подождет - Григорий Анисимович Федосеев

неразборчивым детским почерком и читалась с трудом: «Джугджур, зачем угнал наших оленей, теперь мы должны вернуться домой пешком, сами тащить нарты, может, в школу скоро не попадём. Сыновья Егора Колесова». В другой записке было написано: «Не годится, Джугджур, так делать, ты десять дней не пускал нас через перевал, холод посылал на нас, и мы выпили много спирта, который везли Рыбкоопу. Как рассчитываться будем? Нехорошо!» Под текстом было четыре неразборчивых подписи. Датирована 1939 годом.

Среди многочисленных записок я увидел знакомую бумагу, которой пользуются геодезисты для вычислительных целей. Это оказалась записка наших товарищей, работавших в прошлом году на Джугджурском хребте. «Перестань дурить, Джугджур! Взгляни на свою недоступную вершину, на ней мы выложили каменный тур. Ты побеждён! Васюткин, Зуев, Харченко, Евтушенко».

Пока мы читали записки, Николай достал из другой ниши круглую банку, в которую проезжие складывали монеты. Он высыпал их себе на полу дохи и, присев на снег, стал считать.

— Двадцать… сорок… пять… рублей…

К нему подошёл Афанасий, лукавым взглядом стал следить за счётом. А Николай сиял. Шутка ли, горсть денег! Он высыпал обратно в банку щербатые и потёртые монеты, остальные зажал в кулаке и потряс ими в воздухе.

— Спасибо, Джугджур! На пол-литру есть! Дай бог тебе ещё сто лет прожить!

Видимо, издавна стоит здесь, на Джугджурском перевале, эта урна. Кто её установил, кто вынес сюда плиты? Афанасий, будто угадав мои мысли, стал рассказывать:

— У того охотника, который первый кочевал к морю, родились сын и дочь, — так говорят наши старики. Когда сын вырос, отец навьючил много добра — тэри[66] и послал сына за хребет в тайгу жену себе искать. Дорогу рассказал ему правильно, но сын не вернулся. Однако, беда случилась, решил отец и послал на розыски дочь. Много ездила она, долго искала, пока не попала на перевал. Видит, кости оленей лежат, пропавший тэри, от брата никаких следов. Стала звать, много ходила по горам, плакала. Вдруг слышит голос Джугджура:

— Суликичан, — так звали её, — не ищи брата. Человек обещал направить ветер на восход солнца и обманул меня, за это я превратил его сына в скалу. Видишь, она стоит всегда в тумане, выше и чернее остальных.

Взглянула Суликичан и узнала брата.

— Джугджур, — сказала она, — верни брата в его чум. Что хочешь возьми за это.

Джугджур молчал, всё думал, потом сказал:

— Хорошо. Сделай из тяжёлых камней чашу, положи в неё самое дорогое для тебя, и пусть все люди, которые идут через перевал, тоже кладут часть своего богатства. Когда чаша наполнится, я верну человеку его сына.

Согласилась Суликичан, вынесла на перевал тяжёлые камни, сложила чашу и бросила в неё самое дорогое — свою косу. С тех пор каждый охотник, который идёт через перевал к морю и обратно, что-нибудь кладёт в чашу. Много времени уже утекло, однако люди всё не могут её наполнить. Ждёт Джугджур, сердится, а Алгычан всё спит.

— Как ты сказал, Афанасий! Алгычан? — переспросил его Василий Николаевич.

— Да. Идите сюда все. — И старик повёл нас на склон седловины. — Видите большую скалу? Смотрите хорошо. У неё есть лоб, нос, губы. Это Алгычан, сын охотника. Джугджур сделал его скалой.

— Да ведь мы же идём к Алгычану! — сказал я.

— Хо… Как люди могли ходить наверх, гора шибко крутой, — удивился Афанасий.

Не задерживаясь больше, мы спустились к оленям.

На дне перевальной седловины находится большое озеро продолговатой формы. Возле него ни единого деревца, ни кустика. Только груды россыпей, сползающих с крутых гольцов.

Миновав седловину, караван свернул влево. Наш путь вился крутыми зигзагами по отрогам всё ближе к Алгычану.

У последнего спуска задержались. Перед нами возвышался Алгычанский пик — нагромождение колючих скал, собранных в одну вершину. На его крутых откосах ни россыпей, ни снега. Видны только следы недавних обвалов да у подножия какие-то руины, которые делали подход к пику недоступным. Голец издали действительно напоминал мёртвого великана.

— А где же пирамида? — удивился Василий Николаевич. — Виноградов, кажется, сообщал, что она построена?

— Пирамиды нет, но тур стоит, — ответил я, рассматривая в бинокль вершину Алгычанского пика. — В самом деле, куда же девалась пирамида?

У кромки леса люди задержались с оленями, чтобы заготовить дров, а я ушёл вперёд.

Вот, наконец, и палатка наших товарищей. Она погребена под снегом, и, если бы не шест, установленный Виноградовым, трудно было бы отыскать её среди многочисленных снежных бугров. Я с трудом прорыл проход и влез внутрь. Палатка имела жилой вид: всюду разбросаны вещи, которыми, казалось, только что пользовались, в кастрюле даже нарезано мясо для супа. Всё это подтверждало вывод Виноградова, что люди ушли ненадолго и какое-то несчастье не позволило им вернуться в свой лагерь.

Когда прибыл обоз, на вершины гор уже лёг пурпурный отблеск вечерней зари. Медленно надвигалась ночь, окутывая прозрачными сумерками ущелье. Мы с проводниками взялись за устройство лагеря, а Василий Николаевич и Геннадий решили полностью откопать палатку Королёва. Когда ужин сварился, я пошёл за ними.

— Кажется, мы напали на след, — сказал Василий Николаевич. — Тут вот, под снегом, верёвки нашли, кайла, гвозди, цемент, к тому же и вся посуда здесь, даже ложки. Думаю, они работу закончили, спустили сюда часть груза с гольца и пошли за остальным.

— Тогда куда же девалась пирамида? — спросил я.

Он в недоумении пожал плечами.

— Не знаю, но искать их надо только на подъёме к пику. Место тут узкое, никуда не свернёшь, да и заблудиться негде.

Длинной показалась ночь у Алгычана. В палатке тепло. Тихо кипит вода в чайнике. Из темноты доносятся сонные звуки, шорох, случайного ветра.

— Слышите, гром, что ли? — сказал вдруг Василий Николаевич, приподнявшись.

До слуха долетел грохот отдалённого взрыва, на вершине что-то откололось и, дробясь, покатилось вниз.

— Обвал… — прошептал Геннадий.

Мы вышли из палатки. Казалось, лопались скалы, рушились утёсы и сползали с вершины целые потоки камней. Можно было поверить, что проснулся легендарный Алгычан и сбрасывает с себя гранитные оковы.

Через несколько минут гул стих, но где-то ещё скатывались одинокие глыбы, сотрясая ударами скалы. Мы теряли последнюю надежду спасти наших товарищей…

Время подкрадывалось к полумочи. В печке потрескивали гаснущие угли. Палатку сторожил холод. Василий Николаевич лежал на шкуре с закрытыми глазами, плотно сжав губы. В его руке не угасала трубка. Геннадий, забившись в угол, сидел, ссутуля спину, над кружкой давно уже остывшего чая. Что-то нужно сказать, отвлечь всех от мрачных мыслей. Но язык будто онемел, слова вылетели из памяти. А от тишины ещё тяжелей