Исследование истории. Том I - Арнольд Тойнби

Неистовость этого последнего столкновения была вызвана тем фактом, что Церковь, тщательно организованная под папским священноначалием, была главным институтом средневекового управления. Проблема, вероятно, поддалась урегулированию по тем направлениям, которые папство уже разведало, когда находилось на вершине своей власти. Например, столкнувшись с местным стремлением использовать в литургических целях вместо латинского национальные языки, Римская церковь позволила хорватам перевести литургию на их родной язык. Сделано это было, вероятно, потому, что в данном приграничном районе Рим оказался лицом к лицу со своим восточно-православным конкурентом, который, не настаивая на том, чтобы новообращенные негреческого происхождения принимали лишь греческий в качестве литургического языка, продемонстрировал политическое благородство, переведя литургию на многие языки. Кроме того, в своих отношениях со средневековыми предшественниками современных суверенных правительств папы, занятые, так сказать, борьбой не на жизнь, а на смерть с притязаниями императоров Священной Римской империи на вселенскую власть, проявили гораздо большее умение приноравливаться к местническим притязаниям королей Англии, Франции, Кастилии и других местных государств, стремившихся осуществлять контроль над церковной организацией в пределах своих владений.

Таким образом, папский престол уже вполне научился воздавать кесарю кесарево к тому времени, когда оперившийся неоцезаризм заявил о себе. За век до так называемой Реформации папство достигло значительных успехов в заключении со светскими самодержцами конкордатов[589], разделивших между Римом и местными правителями контроль над церковной иерархией. Эта система конкордатов была непреднамеренным последствием безуспешных Вселенских соборов, устраивавшихся в первой половине XV столетия в Констанце (1414-1418) и Базеле (1431-1449)[590].

Соборное движение[591] явилось действенной попыткой нейтрализации безответственной, а часто и явно злоупотреблявшей власти самозванного «наместника» Христова при помощи введения во вселенском масштабе системы церковного парламентаризма наподобие той, какая в местном масштабе уже доказала свою полезность в феодальную эпоху в качестве средства контроля над деятельностью средневековых королей. Однако папы, столкнувшиеся с соборным движением, закалили свои сердца, и их непримиримость привела к достижению успеха, оказавшегося роковым. Им удалось свести соборное движение на нет, и, отвергнув, таким образом, последнюю возможность мирного урегулирования, они обрекли западное христианство на раскол в результате яростных внутренних разногласий между старым вселенским наследием и новыми местническими наклонностями.

Результатом стал мрачный урожай революций и чудовищных извращений. Среди первых нам нужно только упомянуть насильственный развал единой Церкви на множество конкурирующих церквей, каждая из которых поносила другую как шайку Антихриста и развязывала целый цикл войн и преследований. Среди последних можно назвать узурпацию светскими правителями «божественного права», по общему мнению, свойственного папству, права, которое все еще сеет смуту в западном мире в бесчеловечной форме языческого культа суверенных национальных государств. Патриотизм, который доктор Джонсон[592] довольно странно определяет как «последнее прибежище негодяев», а сестра Кавелл[593] более мудро объявляет «недостаточным», в западном мире в значительной степени вытеснил христианство как религию. Во всяком случае, трудно представить себе более резкое противоречие самой сути христианского учения (равно как и учениям всех других высших религий, существовавших в истории), чем то, которое нашло воплощение в данном чудовищном порождении воздействия местничества на западно-христианскую Церковь.

* * *

Воздействие чувства единства на религию

«Высшие религии» с их миссионерской деятельностью, обращенной ко всему человечеству, сравнительно недавно появились на сцене человеческой истории. Они были неизвестны не только примитивным обществам. Они не возникали даже в тех обществах, которые находились в процессе цивилизации, до тех пор, пока некоторые цивилизации не прошли стадию надлома и не продвинулись далеко вперед по пути распада. Как раз в ответ на вызов, брошенный распадом цивилизаций, и появились эти высшие религии. Религиозные институты цивилизаций неаффилированного класса, так же как и религиозные институты примитивных обществ, тесно связаны со светскими институтами данных обществ и почти от них неотличимы. С более высокой духовной точки зрения, подобные религии явно неадекватны. Однако они обладают одним важным негативным качеством: они благоприятствуют тому, что дух «сам живет и позволяет жить другим» в той или иной религии. При таких обстоятельствах множественность богов и религий в мире принимается как естественная параллель множественности государств и цивилизаций.

В подобных социальных условиях человеческие души ничего не знают о вездесущии и всемогуществе Бога, но они защищены от искушения поддаться греху нетерпимости в своих отношениях с другими людьми, верящими в Бога в ином образе и под другими именами. Одним из парадоксов человеческой истории является то, что просвещение, которое принесло в религию осознание единства Бога и братства всего человечества, в то же самое время содействовало распространению нетерпимости и преследований. Объяснение этого, конечно же, заключается в том, что идея единства в ее применении к религии производит неизгладимое впечатление на духовных первопроходцев, которые принимают ее в качестве столь необыкновенно важной, что способны пойти любым кратчайшим путем, который обещает им ускорить воплощение их идеи в реальность. Эта чудовищность нетерпимости и преследования показывала свое страшное лицо почти обязательно, когда бы и где бы высшая религия ни проповедовалась. Этот фанатический характер проявился в бесплодной попытке фараона Эхнатона навязать египетскому миру свое монотеистическое мировоззрение в XIV в. до н. э. Не менее пылкий фанатизм бросает свой зловещий свет на возникновение и развитие иудаизма. Безжалостное обличение всякого участия в культах родственных сирийских общин является обратной стороной той этерификации местного культа Яхве в монотеистическую религию, которая была положительным и возвышенным духовным достижением древнееврейских пророков. В истории христианства, как в его внутренних расколах, так и в столкновениях с чуждыми верами, мы видим, что тот же самый дух вспыхивает вновь и вновь.