Плач - К. Дж. Сэнсом

Он помолчал, а потом тихо проговорил:

– Наш отец был добрым человеком. Мы с Изабель вечно ссорились, нашу мать это просто раздражало, но наш дорогой отец всегда улаживал наши ссоры, приводил нас в чувство. Он был для нас скалой. Когда он умер, мы страшно горевали, Изабель и я. – Эдвард повесил голову и замолк.

– А потом ваша мать снова вышла замуж? – поощрил его я.

– Да, когда наш отец не пролежал в могиле и года. – Теперь в его голосе я расслышал оттенок старой обиды. – А еще через несколько месяцев ее живот раздулся от нового ребенка. Она лебезила перед Питером Коттерстоуком, а на нас с Изабель не обращала никакого внимания. Как мы ненавидели его! – Он посмотрел на меня. – У вас есть братья или сестры, сэр?

– Нет, но я видел семьи, разбитые ненавистью. Слишком часто.

Эдвард печально покачал головой:

– Дети – их души способны на такую низость, такую подлость… Мы не сомневались, что Питер Коттерстоук отдаст все своему родному ребенку, а нас лишит наследства. Хотя у нас не было никаких свидетельств этого. – Он покачал головой. – Мы начали с мелких пакостей – крали его вещи и уничтожали их. Иногда это придумывал я, иногда Изабель… Мы все больше наглели: сожгли в поле книгу, которая была ему дорога, и плясали вокруг маленького костра, бросая в него листы один за другим. Мы были порочны, порочны…

– Вы были просто детьми, – сказал я.

Коттерстоук понуро посмотрел на меня:

– Мы пытались отравить его. Не убить, тогда еще нет, а просто чтобы он заболел и помучился. И он заболел, серьезно заболел. Мы думали, нас разоблачат, но он никогда нас не подозревал. – Он горестно покачал головой.

А мать подозревала, подумал я, и следила за мужем. Но недостаточно внимательно.

Эдвард же продолжил своим монотонным голосом без всякого выражения:

– Мы с Изабель всегда носили перед ним маску нежной детскости, и он не мог заглянуть за нее. Мы хихикали над его наивностью. А потом у Изабель возникла мысль его убить. Чтобы спасти наше наследство и отомстить. За то, что обобрал нас, как мы убеждали себя. – Коттерстоук закрыл глаза. – И за то, что это был не наш дорогой отец, которого никто не мог заменить.

По морщинистой щеке Эдварда скатилась слеза. Я подумал, что в том доме не осталось никакого напоминания об их настоящем отце, кроме той картины на стене, не осталось никого, кому брат и сестра могли бы довериться, с кем могли бы поговорить. Некоторые дети заводят друзей среди слуг, но я догадывался, что и Эдвард, и Изабель были не из таких. Они медленно, но верно доводили друг друга до своего рода безумия.

А Коттерстоук все говорил:

– Мы составляли всевозможные планы, как тайно убить его, но не могли придумать такого, который сработал бы. Я на самом деле верил, что не собираюсь претворить слова в дело, хотя Изабель, возможно, думала иначе. А потом в тот день на причале… Питер Коттерстоук, смотрящий на воду на самом краю пристани, Изабель, шепчущая мне в ухо, что это наш шанс… Был самый прилив, а вода холодная, и он не смог бы выкарабкаться. Потребовалось лишь слегка толкнуть его, а я был рослый мальчик, большой для своих лет. – Эдвард опустил голову. – Странно, но только потом мы осознали, что наделали. Это было убийство. Изабель приняла руководство на себя и решила, что надо сказать, будто мы оставили отчима на причале.

– И никто не мог засвидетельствовать, что дело было не так, – заметил Филип.

– А потом… Потом мы узнали, что он вовсе не собирался лишать нас наследства. – Его клиент спрятал лицо в ладонях, и теперь его голос был почти не слышен. – Мама как-то догадалась. После этого она не могла нас видеть и выслала из дому, как только представилась возможность. Ее не интересовала моя семья, ее внуки. А это завещание, что она написала… – Он умолк.

– Это ее месть, – сказал я.

Коттерстоук покачал головой:

– Да. Теперь я понял. Я не думал, что Воуэлл догадывается, даже в день инспекции, когда он так разволновался. Я был слеп, так долго был слеп… – Он вдруг сжал кулак и ударил себя по голове.

Я тихо проговорил:

– И все эти годы вы с Изабель обвиняли друг друга, потому что это было проще, чем признать правду.

Эдвард безмолвно кивнул:

– Правду слишком трудно вынести.

– Все это время вы в некотором роде были в сговоре, чтобы каждый уклонялся от своей доли вины. – Это была странная, плохо умещающаяся у меня в голове мысль.

– Когда это было сделано, я обвинял Изабель в том, что она заставила меня сделать это, а она говорила, что никогда не думала, будто я действительно его столкну; думала, что мы просто ломали комедию, – рассказывал Коттерстоук. – Вскоре мы и вовсе прекратили разговаривать. Но грех был на нас обоих, хотя я скрывал его даже от глаз Господа, когда пришел к истинной вере. Но Он знал, и теперь этот арест стал моей карой.

Я ничего не ответил. По закону оба, и Эдвард, и Изабель, были виновны в убийстве. Признание любого из них приведет к повешению обоих, даже теперь. Я подумал об их матери, подозревавшей их все те годы, не способной что-либо доказать и просто ненавидевшей их, и глубоко вздохнул:

– Что вы теперь собираетесь делать, мастер Коттерстоук?

Эдвард покачал головой:

– Призна́юсь. Так велит Господь.

Я осторожно попытался возразить ему:

– Вы же понимаете, что причина, по которой вы предстанете перед Тайным советом, не имеет ничего общего с вашим отчимом. Причина в ереси. Если вы не говорили ереси, то, может быть, вами и братом Коулсвином воспользовались, чтобы придраться ко мне.

Мой собеседник посмотрел на меня в искреннем недоумении.

– Я думал, этот арест каким-то образом касается… того, что мы сделали. Но не мог понять, почему нас привели сюда и при чем тут Тайный совет. – Он нахмурился. – А какое дело Тайному совету до вас, сэр?

Я с облегчением заметил, что он заинтересовался происходящим, хотя и был озадачен. По крайней мере, на время я вернул его в реальный мир.

– Потому что я оказался замешан в… политических играх, – осторожно ответил я. – У меня могут быть враги в стане традиционалистов.

– Среди этих негодяев! Пусть я отвержен и проклят Господом, но я не так глубоко пал, чтобы не сметь поносить этих врагов веры. – На лице Эдварда появилась гневная гордость.

– Тогда ради всех нас, мастер Коттерстоук, когда завтра вас спросят перед Советом, проклинали ли вы когда-либо публично мессу, скажите им правду, что никогда.

– В своем сердце я…

– Сжечь вас могут за то, что вы говорили. Умоляю вас, держите свою веру в сердце!

Филип кивнул:

– Да, Эдвард, он прав.

– Но то, что мы сделали, Изабель и я…

– Оставьте это на потом, Эдвард. На потом.