Эксгибиционист. Германский роман - Павел Викторович Пепперштейн
Шрифт:
Интервал:
Я ведь всего лишь избалованный и беспринципный неврастеник, который может сказать вам всё что угодно, а потом второпях отказаться от своих слов. А «стайный мир» – всего лишь одно из многочисленных профессиональных сообществ, не более и не менее. М-да, стая… Можно сказать: хорошо хоть не стадо. А впрочем, стая – это нечто хищное, организованное, а стадо – как бы более вегетарианская структура.
Стадо не охотится, оно просто пасется. Стадо лучше стаи. По твоему следу стадо не пойдет, разве что затопчет ненароком… Однажды в Швейцарских Альпах за мной погналось стадо коров под предводительством быка – еле убежал. Было стремновато, но если бы за мной гналась стая волков – я вряд ли бы ускользнул. И стая, и стадо… Это звучит как название латиноамериканского городка – Истайа Эстада. В этом городке, должно быть, живут шаманы в круглых шляпах, потягивают текилу, закусывают мескалиновыми червями.
А Каспар Кёниг действительно классный человек. Не знаю, король он или нет, но уж точно авторитет, пахан. Странно, что в 1985 году Кабаков описывал его столь старым и чуть ли не слепым орлом – в этом, наверное, сказалась склонность Ильи к романтизации. Относительно недавно, в 2013 году, я общался с Каспаром Кёнигом – он курировал выставку «Манифеста» в петербургском Эрмитаже, где я тоже участвовал. И он не показался мне особенно старым и уж тем более слепым. А уж в 1985-м он точно не мог быть старым. Каспар Кёниг очень любит посылать открытки – это его хобби. После моего преподавания во Франкфурте я несколько лет получал от него по почте открытки из разных городов мира. Это было уютно. Возникло даже чувство, что у меня появился дядюшка или двоюродный дедушка, не забывающий о моем существовании.
В 2013-м, когда я увидел Каспара в его временном кабинете в здании Генерального штаба в Петербурге (где седой орел склонялся над планом дворца как над картой сражения), он немедленно предложил мне совместно написать открытку Илье и Эмилии, что мы и сделали. В радостном возбуждении он извлек из кармана пачку одинаковых новеньких открыток, на которых радуга висела над Зимним дворцом. Каспар особенно прикалывался на этой радуге – вот, мол, радуга, запрещенная гейская символика, нагло висит прямо в небе, непосредственно над бывшей цитаделью власти.
Вернемся в 94-й. Мы прибыли во Франкфурт из благословенной Швейцарии, где (согласно установившейся традиции) бродили по заснеженным склонам Юнгфрау, но тут выяснилось, что просторная профессорская квартира, где меня обещали поселить, не готова к нашему прибытию – то ли в этой квартире неожиданно задержался предыдущий гость-профессор, то ли в ней срочно решили затеять ремонт… Поэтому поселили нас в некоем общежитии студенческого типа на окраине города, в двух больших комнатах. Сереже с Машей досталась комната, которую мы прозвали Стекловата, – кажется, там весь потолок был отделан стекловатой. Загадочный дизайн. Нам с Элли предназначалась комната в соседнем здании (общежитие занимало целый квартал) – совершенно белая и безжизненная, с неоновым светом, похожая на пустой школьный класс: в ней ничего не было, кроме одинокого матраса на полу. За огромными окнами день и ночь кипела стройка, там зиял котлован, там закладывался фундамент нового здания, люди и машины работали non-stop. Строительный грохот, визг буров, вгрызающихся в землю, – всё это постоянно наполняло комнату. Ночью строительные прожекторы заливали нашу обитель ослепительным белым светом. Сейчас я не смог бы уснуть ни на секунду при таком раскладе, но тогда мои нервы были крепче: каким-то образом я всё же спал.
Меня тревожила не столько стройка, сколько красивая девушка из Македонии, которая жила в соседней комнате. Она очень нравилась мне, и мне хотелось с ней подружиться. Часто, когда я сидел на общей кухне с книжкой или с чашкой кофе (в нашей комнате даже стульев не было), я видел, как она выходит из душа, завернутая в полотенце, босая, с мокрыми черными волосами, ниспадающими на ее изысканные влажные плечи. Подружились. Студентка, подрабатывает фотомоделью, иногда ходит по подиуму, скучает по родине. Как-то раз она пришла поздно ночью – я сидел на кухне и читал Wiener Slawistischer Almanach (там половина текстов была на русском языке).
– I missed you, – сказал я ей неожиданно для себя.
– Why?
– Cause you are very beautiful macedonian girl.
Она взглянула на меня своими серьезными темно-зелеными глазами.
– I also missed you, – сказала она с хрипловатым балканским акцентом. – Cause you are very nice russian guy.
Всего лишь вежливый обмен элементарными репликами, но этот простой диалог разволновал меня, словно сотня страстных совокуплений. Наши с Элли отношения были, как теперь принято говорить, свободными. Элли никогда меня не ревновала, это чувство было ей неведомо, и я всецело пользовался сексуальной свободой, но всё же был далек от мысли мутить интрижку в соседней комнате. Поэтому испытал огромное облегчение, когда через три недели двухэтажная профессорская квартира наконец соизволила разместить в себе «экспедиционный корпус МГ», состоящий из двух парочек.
Между тем nice russian guy (рашен-чебурашен) должен был исполнять обязанности гостевого профессора. Я прочитал в школе Штёделя два цикла лекций: один – о собаках, другой – о роботах. Каспар Кёниг сказал, что я могу позволить себе говорить о том, что меня волнует, а меня в то время волновали собаки и роботы.
Я говорил о собаке как об идеальном зрителе. Говорил о судьбе Мениппа и о жанре мениппеи, говорил о вынюхивании и о запахе смысла, говорил о значении открытого рта и предельно высунутого языка, говорил о собачьих свадьбах и перспективах группового секса, говорил об отелях для собак и о той разновидности медитации, которую называют словом «выгуливание», а также я говорил о любовном томлении, которое мы делегируем механическому телу, о Железном Дровосеке, о железном рыцаре, отдающем свое сердце Прекрасной Даме, о бессердечии и о поисках сердца, о Карле Чапеке (этот чешский писатель придумал слово «робот», он же написал прекраснейшие тексты о собаках – «Дашенька» и «Собачья сказка», где даже встречаются собачьи русалки). Я рассказывал о Самоделкине и о различных значениях, вкладываемых в выражение self-made man. Я пиздел о заводном эго, о тех излишествах, которыми время от времени обрастают часовые механизмы (танцующие или двигающиеся по кругу фигурки), говорил о ржавчине и водобоязни, о сложных отношениях, возникающих между понятием «нирвана» и техническим термином stand by, я рассказывал студентам о концепции райского существования, которая явилась Андрею Монастырскому в галлюцинации (онанирующий робот в черном ящике), рассказывал об оживающих
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!