Записки революционера. Полная версия - Петр Алексеевич Кропоткин

том году многие отрасли промышленности переживали сильный кризис. Каждое утро, а иногда и весь день я слышал, как на улицах партии безработных распевали заунывную песнь «Мы безработные» или какой-нибудь гимн и молили о хлебе. Много народа проводило ночи на Трафальгар-сквере в дождь и ветер, прикрывшись газетным листом. И раз, в феврале, толпа, выслушав речи Бернса, Гайндмана и Чэмпиона, бросилась на Пикадилли, одну из самых богатых улиц Лондона, разбила несколько стекол в громадных магазинах и заставляла проезжих выходить из экипажей. Гораздо большее значение, чем этот взрыв неудовольствия, имел, впрочем, тот дух, который господствовал среди беднейшей части рабочего населения на окраинах Лондона. Он был так враждебен к имущим, что если бы вожакам движения, привлеченным к ответственности за этот «мятеж», суд вынес суровые приговоры, то пробудился бы дотоле неизвестный в последних рабочих движениях Англии дух ненависти и мести – симптомы его были ясно видимы в 1886 году – и он наложил бы тогда свой отпечаток на долгое время на все последующие движения. Но средние классы поняли опасность. Немедленно в Вэст-Энде (западной, богатой части Лондона) собраны были громадные суммы для облегчения нищеты в бедной части Ист-Энда. Конечно, этих денег совершенно не хватало, чтобы облегчить широко распространенную нищету, но их было достаточно, чтобы проявить хорошие намерения. Что касается до арестованных агитаторов, то на основании тех же соображений их приговорили только к двух- и трехмесячному тюремному заключению.

Во всех слоях общества заинтересовались тогда социализмом и различными проектами реформ и преобразования общества. Осенью и затем зимою ко мне постоянно обращались с предложением читать лекции. Таким образом, я объехал почти все большие города Англии и Шотландии, читая лекции отчасти о тюрьмах, но больше всего об анархическом социализме. Так как я обыкновенно принимал первое сделанное мне предложение гостеприимства после окончания лекции, то мне приходилось иногда ночевать в богатом дворце, а на другой день – в бедном жилище рабочего. Каждый вечер я виделся после лекции со множеством народа, принадлежавшего к самым различным классам. И в скромной ли комнате рабочего или в гостиной богача завязывалась одинаково оживленная беседа о социализме и анархизме, продолжавшаяся до глубокой ночи, пробуждая надежды в коттеджах и опасения в богатых домах. Всюду она велась с одинаковой серьезностью.

У богачей главный вопрос был: «Чего желают социалисты? Что они намереваются делать?» Затем следовало: «Какие уступки абсолютно необходимо будет сделать в известный момент для избежания серьезного столкновения?» Во время этих разговоров мне редко приходилось слышать, чтобы требования социалистов назывались несправедливыми или вздорными, но я находил также повсеместно твердую уверенность в том, что революция в Англии невозможна, ибо стране придется гибнуть от голода, и что требования большинства рабочих еще не достигли ни того размера, ни той точности, которые высказываются в требованиях социалистов. «Рабочие, – говорили мне, – удовлетворяются гораздо меньшим; второстепенные уступки, обеспечивающие им легкое увеличение благосостояния и немного больший досуг, они примут как временный залог лучшего будущего». «Англия – страна левого центра, мы всегда живем компромиссами», – заметил мне раз один старый член парламента – Джозеф Коуэн, который из долгого опыта хорошо знал свою страну.

В жилищах рабочих ко мне также обращались с другими вопросами, чем во Франции и Швейцарии. Рабочих латинской расы глубоко интересуют общие принципы; частные же изменения определяются самими этими принципами. Если какой-нибудь городской совет отпускает во Франции деньги на поддержание стачки или устраивает бесплатные столовые для детей в школах, то этим фактам не придают важного значения. Их считают вполне естественными. «Это само собой разумеется: голодный ребенок не может учиться, – скажет рабочий, – нужно же накормить». А если какая-нибудь городская дума ассигнует денег на стачку, французский рабочий спокойно заметит: «Хозяин, конечно, был неправ, коли довел рабочих до этой стачки: их следовало поддержать». Этим и ограничатся все разговоры. Вообще рабочие не придают никакого значения ничтожным уступкам в пользу коммунизма, делаемым в нынешнем индивидуалистическом обществе. Мысль рабочего забегает вперед. Он спрашивает себя: «Если переходить к социалистическому строю, то кто должен будет предпринять организацию производства? Община, союзы рабочих, городская дума или государство? Достаточно ли одного вольного соглашения для поддержания общественного строя? Какой нравственный двигатель заменит существующее ныне в обществе принудительное начало? Может ли выборное демократическое правительство выполнить необходимые глубокие изменения в социалистическом направлении, и не должен ли будет совершившийся факт – захват собственности – предшествовать законодательным реформам?» Вот на какие вопросы мне приходилось отвечать во Франции.

В Англии, наоборот, больше всего заботились о том, чтобы получить ряд уступок и паллиативов. Но с другой стороны, рабочие давно уже решили невозможность социализации производства государством, и больше всего их интересовала созидательная деятельность рабочего движения, а равно и средства, которые могли бы привести к осуществлению их желаний.

– Хорошо, Кропоткин, предположим, что завтра мы овладеем доками в нашем городе. Как думаете вы управлять ими? – в те годы задавали мне, например, вопрос, как только мы усаживались в комнате рабочего. Или же железнодорожные рабочие писали мне: «Нынешнее нахождение железных дорог в руках отдельных компаний не что иное, как организованный грабеж. И нам вовсе не улыбается также государственное заведование. Но предположим, что рабочие завладели железными дорогами. Как организовать тогда пользование ими?» Недостаток общих идей заменялся, таким образом, желанием глубже проникнуть в мелкие подробности и частности и разрешить затруднения, которые наверно возникнут в жизни.

Другою характерною чертою движения в Англии было значительное число лиц из средних классов, поддерживающих его всяким образом. Одни из них открыто присоединялись к движению, другие косвенно помогали ему. Во Франции и в Швейцарии обе партии, рабочие и средние классы, стояли в боевом порядке друг против друга, резко разделенные на два лагеря. Так было по крайней мере в 1876–1885 годах. Когда я жил в Швейцарии, то знакомства мои были исключительно среди работников; вряд ли я имел двух или трех знакомых из средних классов. В Англии это было бы невозможно. Значительное число мужчин и женщин из буржуазии, не колеблясь, открыто являлись в Лондоне и в провинции нашими помощниками при устройстве социалистических митингов, при сборе в парках денег в пользу стачечников, секретарями в секциях, организаторами манифестаций. Кроме того, мы видели зачатки движения «в народ», подобного тому, которое совершалось в России в начале семидесятых годов, – хотя не такого глубокого, не проникнутого таким же самоотречением, иногда при этом не лишенного характера благотворительности, который совершенно отсутствовал у нас. В Англии тоже многие искали всякие способы сближения с рабочими, посещая для этого трущобы и устраивая народные