Рассказы (Сборник) - Алексей Александрович Провоторов

Когда?..

Правда, долго уже нету. Он понимал, что скоро нужно будет ложиться спать, но возвращаться в спальню как-то совсем не хотелось. Нет, со свечой, конечно, там будет совсем не так страшно, но…

Да что такое, разозлился Женька. Какое «но»?

— Ну что за дурня, — сказал он вслух. — Совсем уже как маленький.

Он посидел, подождал, пока закипит вода. Сделал чаю. Посмотрел в окно еще раз. Когда собирался уже отойти, в домах за почтой загорелся свет. Правда, через секунду снова погас, но это значило, что РЭСовцы где-то что-то да делают, а значит, есть надежда, что скоро включат, даже если это все-таки авария.

Женька вернулся за стол. Стало как-то веселее. Темнота сделалась прозрачной бытовой темнотой, плывучие тени — просто тенями, даже уютными. Зеркало — посеребренным стеклом, темные углы — частью дома, накрытого ночью просто потому, что планета повернулась боком к своему далекому, раскаленному светилу; звук дизеля утратил ноты обреченности и стал всего лишь звуком двигателя, шум ветра в вентиляции — обычным природным явлением.

И ему вдруг стало совсем жутко, что вот сейчас, на пике его расслабленности, спокойствия, веры в рациональное, случится что-то такое из ряда вон, и мозг, не защищенный, не подготовленный опасениями и мыслями о страшном, не перенесет этого контраста, и он в ту же минуту сойдет с ума, но понять этого не успеет, потому что сердце не выдержит.

Не надо было думать про вентиляцию.

Пока миллиард иголок снова медленно вонзался в кожу — и холодных, и раскаленных, и таких, к которым было подведено темное, не дающее света, но колючее электричество — он обернулся и посмотрел на черный квадрат вентиляции над кухонным шкафом, над разделочным столом. Разделочный стол — звучало очень мрачно сейчас в голове. Липко и ржаво, и затхло.

Он вспомнил страшилку, услышанную летом у костра в соседнем дворе. Какой-то пацан, которого он ни до того, ни после не видел, рассказывал про вентиляционного человека. Пацан назвался Серым, Женька помнил его широкое, незагорелое, землистое лицо под некогда белой кепкой.

У него нет ни рук, ни ног, у этого человека, говорил Серый. Он живет в вентиляции домов, иногда на антресолях. У него бледное лицо, а тело не толще шеи. Так просто его нельзя увидеть, только внезапно и только если ты дома один, а еще на старых фотографиях, если в кадр попала вентиляция, то можно заметить едва различимое бледное лицо за решеткой или только глаза. Иногда, когда люди сходят с ума непонятно от чего, это значит, они встретились взглядом с вентиляционным человеком.

Всем было ясно, что Серый это придумал, но, придя домой, Женька попросил у мамы достать с полки фотоальбом и весь вечер проверял старые фотографии. Ничего, конечно, не нашел. Закрывая альбом, он был почти уверен, что не один он из всей компании занимался сегодня такой глупостью.

Он понимал, что бояться надо не придуманных чудовищ, которые, вообще-то, никак не могли жить в вентиляции. Бояться стоило торговцев людьми, ненормальных, просто бандитов, наркоманов в конце концов. Но с тех пор он иногда нет-нет, да и поглядывал на зарешеченные прямоугольники темноты, особенно когда купался, оставаясь в одиночестве в запертой ванной. Но так чтоб бояться — никогда.

А вот сейчас глядеть на вентиляцию было страшно. В темноте мысли, казавшиеся бредом при свете дня, при родителях, легко обретали силу, объем и убедительность. Ужас в вентиляции? Вполне возможно. Чужая комната за порогом? Почему нет. Тварь под кроватью, ведьма за дверью? Запросто. Нет в темноте ничего невозможного. Или есть в темноте нечто невозможное. Это смотря с какой стороны подумать.

Женька хотел уже влезть на стул и храбро посветить свечкой в вытяжное окно, но не успел.

В дверь постучали. Глухой звук ударов подбросил Женьку на месте. Он вытаращился в сторону прихожей, и темнота за пределами слабого свечного света показалась ему совсем черной.

Стук повторился, тяжелый, требовательный, и снова затих. Если б это была соседка, тетя Глаша, она б позвала, он бы услышал. Может, это из РЭСа, запрыгали мысли в голове, может, мама вернулась раньше, да ну какой РЭС, зачем им квартира, даже если авария — подстанция во дворах, через один дом отсюда, а у мамы ключ, да и она в Переполье, конечно же, конечно, это не она. Потому что она никогда так не стучит.

В темном зеркале над телефоном он смутно видел свое лицо, и оно не нравилось ему, искаженное отсветом вдоль носа и скулы, с темными провалами вокруг рыжих отблесков глаз. Женька всегда опасался, что однажды не узнает своего лица в таком отражении. Он предпочитал на него не смотреть и никогда не изображал перед зеркалом монстра, подсвечивая подбородок фонариком. Обычно он не отдавал себе отчета, почему, но в темноте, сразу после тревожного стука в дверь, об этом думалось легко — потому что не хотел, чтобы оттуда на него однажды посмотрел монстр. Подобное призывает подобное.

Еще раз постучали. Взяли за ручку, нажали медленно. Женька проверял, недавно проверял дверь, он помнил, как ее захлопывал, но все равно волосы на затылке встали дыбом, и разряд страха прошелся по спине. Он забыл дышать, ожидая щелчка язычка и медленного шороха открывающейся двери.

Нет, конечно. Кто-то неведомый еще раз дернул ручку, потыкал кнопку звонка — это уже вообще непонятно зачем, электричества-то не было, — и наступила тишина.

Женьке она не нравилась. Ни шагов на лестнице, ни разочарованного тихого возгласа, ничего. Из подъезда никто не выходил, дверь на тугой пружине не хлопала. Как будто он так и стоял в темноте там, за дверью — тот, кто стучал. Что интересно, как кто-нибудь заходил в подъезд, Женька тоже не слышал. Вроде бы.

Вдруг зазвонил телефон, так что Женька подпрыгнул на стуле. Да я за этот вечер психопатом сделаюсь, подумал он. Может, это соседка заходила или сосед какой, постучал и ушел, решил позвонить теперь? А может, это мама звонит? Женька встал, поколебавшись секунду, взял свечу. Оставлять темную кухню за спиной и идти во мрак прихожей, ближе к дверям и к тому страшному, кто мог находиться за дверью, к зеркалу, норовящему подменить отражение, он не хотел. Не желал ничем провоцировать тьму.

Телефон звонил, не переставая, очень громко в тишине. Женька шел медленно, тени качались, и плавал свет.

Он поставил свечу на телефонную полку, глянул в собственные глаза — отражение было испуганным, но своим, — и