Грей. Кристиан Грей о пятидесяти оттенках - Эрика Леонард Джеймс

Теперь нужно приклеить хвостовое оперение – мелкие детальки…

Наконец последняя деталь приклеена и сохнет. У моего планера есть даже собственный регистрационный номер. «Ноябрь. Девять. Пять. Два. Эхо. Чарли».

«Эхо Чарли».

Смотрю в окно – уже темнеет. Поздно. Первым делом думаю, как покажу модельку Ане.

Нет больше Аны.

Скрипнув зубами, потягиваюсь; спина затекла. Медленно поднимаюсь со стула… оказывается, я весь день ничего не ел и не пил, в голове шумит.

Чувствую себя дерьмово.

Беру телефон – а вдруг она звонила? Увы, лишь текстовое сообщение от Андреа:

«Ужин ТПП отменила.

Надеюсь, все в порядке.

А»

Телефон вдруг звонит. Сердце тут же начинает колотиться, а потом замирает… Это Елена.

– Привет. – Я даже не пытаюсь скрыть разочарования.

– Кристиан, кто так здоровается? Что тебя гложет? – упрекает она.

Я смотрю в окно. Над Сиэтлом сумерки. Интересно, что сейчас делает Ана… Не хочу рассказывать Елене, что случилось; не хочу произносить все это вслух и превращать в реальность.

– Кристиан? Что-то произошло?

– Она от меня ушла, – выдавливаю я.

– О… – Елена удивлена. – Мне приехать?

– Нет.

Она делает глубокий вдох:

– Такая жизнь не для всех.

– Знаю.

– Да, Кристиан, настроение у тебя дерьмовое. Хочешь, сходим поужинать?

– Нет.

– Сейчас приеду.

– Не надо, из меня сейчас плохой собеседник. Я устал и хочу побыть один. Позвоню на неделе.

– Кристиан… все к лучшему.

– Я знаю. Пока.

Отключаюсь. Не хочу с ней разговаривать. Это она уговорила меня слетать в Саванну; может, она и о неминуемом разрыве догадывалась. Сердито взглянув на телефон, швыряю его на стол и отправляюсь на поиски еды и питья.

Изучаю содержимое холодильника.

Ничего не хочется.

В шкафчике обнаруживаю пакет сушек. Открываю и ем, одну за другой, стоя у окна. Стемнело, под дождем мерцают огоньки. Все идет своим чередом.

Забудь, Грей. Жизнь продолжается.

Таращусь в потолок спальни. Не спится. Меня терзает запах Аны, еще не выветрившийся из простыней. Накрываю лицо ее подушкой и вдыхаю ее аромат. Это и мука, и наслаждение; какое-то время я даже думаю об удушении.

Возьми себя в руки, Грей.

Прокручиваю в голове утренние события. Могло ли быть иначе? Как правило, я не анализирую минувшее – пустая трата сил, но сегодня ищу подсказки, чтобы понять, где я напортачил. Что бы я ни делал, мы все равно пришли бы к этому же тупику – утром ли, через неделю, через месяц или год. Пусть лучше теперь, пока я не причинил Ане еще больше боли.

Представляю, как она свернулась клубочком в своей кроватке. Не могу вообразить ее в новой квартире – там я так и не побывал, – зато мысленно рисую ту комнату в Ванкувере, где мы однажды вместе спали. Качаю головой; я много лет не спал так хорошо, как тогда. Третий час ночи; я пролежал так уже два часа, все думая, думая. Делаю глубокий вдох, еще раз пью ее запах, потом закрываю глаза.

Мамочка меня не видит. Стою прямо перед ней. А она не видит. Спит с открытыми глазами. Или заболела.

Слышу звон ключей. Он вернулся.

Убегаю, прячусь под столом на кухне. Машинки тут же, рядом.

Ба-бах! Подскакиваю от звука хлопнувшей двери.

Через щелку между пальцами вижу мамочку. Она поворачивает голову, замечает его. На нем огромные ботинки с сияющими пряжками. Он возвышается над мамой и орет. Бьет ее ремнем. Вставай! Вставай, конченая ты сволочь! Мамочка стонет.

Хватит. Не трогай мою маму. Не трогай мою маму.

Подбегаю к нему и бью, бью, бью… А он только смеется и отвешивает мне затрещину.

«Нет!» – вскрикивает мамочка.

Сволочь, конченая сволочь.

Мамочка вдруг делается очень маленькой. Совсем как я. И замолкает. Какая же ты сволочь. Какая же ты сволочь. Какая же ты сволочь.

Я под столом, зажмурился, заткнул руками уши. Тишина. Вижу, как ботинки с пряжками разворачиваются, топают в сторону кухни. Он идет, шлепая себя ремнем по бедру. Ищет меня. Наклоняется с кривой ухмылкой. От него несет куревом, выпивкой и всякой дрянью. Вот ты где, засранец.

Просыпаюсь от какого-то жуткого стона. Я весь взмок от пота, сердце колотится. Резко сажусь в постели.

Черт.

Этот страшный звук издал я сам.

Делаю глубокий вдох, силясь успокоиться, выкинуть из памяти вонь пота, дешевого бурбона, застарелого курева.

Какая же ты сволочь.

В голове звенят слова Аны. И его.

Дерьмо.

Я не смог помочь той скурившейся шлюхе. Я пытался. Господи, как я пытался.

Вот ты где, засранец.

Но Ане помочь я смог. Я ее отпустил.

Должен был отпустить. Ей ни к чему сидеть в дерьме.

На часах 3:30. Иду на кухню, выпиваю целый стакан воды, потом сажусь за пианино.

Снова резко просыпаюсь; уже светло, комнату заливает утреннее солнце. Мне снилась Ана – ее язык у меня во рту… мои пальцы у нее в волосах… восхитительное тело, руки вскинуты над головой…

Где она?

На какой-то сладкий миг я забываю все вчерашнее… потом воспоминания возвращаются.

Она ушла.

Черт.

Возбужденный от желания член – вот он, тут как тут. Впрочем, проблему вскоре решает воспоминание о ярких глазах, затуманенных болью и унижением.

Чувствую себя отвратительно, лежу на спине и, закинув руки за голову, пялюсь в потолок. Впереди целый день, и впервые за долгие годы я не знаю, куда себя деть. Опять смотрю на часы: уже 5:58.

А, черт, побегать, что ли?

Я бегу по тихой утренней Четвертой авеню, в ушах гремит Прокофьев, марш «Монтекки и Капулетти». Плохо мне: легкие горят, в голове стучит молоток, а изнутри гложет тупая и вездесущая боль утраты. От этой боли не сбежать, как ни старайся. Останавливаюсь – глотнуть драгоценного воздуха и переключить музыку. Нужно что-то… буйное. Точно, «Pump It» в исполнении «Black Eyed Peas».

Сам того не замечая, оказываюсь на Вайн-стрит, – безумие, конечно, но вдруг встречу Ану? Приближаюсь к ее улице, сердце бьется все быстрее, беспокойство нарастает. Мне бы только убедиться, что с ней все в порядке. Нет, вранье. Хочу ее увидеть.