Упрямый Галилей - Игорь Дмитриев

Макулано выслушал все это молча, а потом поинтересовался, чем же закончилось дело. Галилей ответил, что «касательно спора, состоявшегося по поводу <…> мнения о неподвижности Солнца и движении Земли, Святая Конгрегация Индекса определила, что это мнение, принятое в абсолютном смысле (assolutamente presa), противоречит Священному Писанию, и оно должно приниматься лишь ex suppositione (предположительно), как это и делал Коперник»[1177]. И далее Галилей сказал:

Его высокопреосвященство (кардинал Беллармино. – И.Д.) знал, что я также рассматриваю это мнение ex suppositione, то есть так, как его придерживался сам Коперник, и вы можете это видеть из ответа того же синьора кардинала на письмо отца-магистра Паоло Антонио Фоскарини, провинциала [ордена] кармелитов. У меня есть копия этого ответа, и там можно найти такие слова: «мне кажется, Вы, Ваше Преподобие, и синьор Галилей поступаете предусмотрительно, довольствуясь тем, что говорите ex suppositione, а не абсолютно». Это письмо названного синьора кардинала датировано 12 апреля 1615 года. Более того, он говорил мне, что в противном случае, то есть рассуждая абсолютно, нельзя ни придерживаться сего мнения, ни защищать его (non si doveva né tenere, né difendere)[1178].

Итак, Галилей начал с того, что позиционировал себя сторонником весьма сдержанного подхода к теории Коперника, трактующим гелиоцентризм исключительно как предположение, облегчающее расчеты и «спасающее явления», фактически как гипотезу в инструменталистском смысле этого слова. Он не придерживался и не защищал гелиоцентризм как физическую истину («assolutamente»), а потому он и кардинал Беллармино были в своем отношении к гелиоцентрическому учению единомышленниками.

Тогда Макулано, перед которым лежал текст предписания, сделанного Галилею в феврале 1616 года комиссаром Сегицци[1179], попросил обвиняемого поподробнее рассказать, какое именно решение было принято в феврале 1616 года. На это Галилей заявил:

В феврале 1616 года синьор кардинал Беллармино сказал мне, что, поскольку мнение Коперника, понятое абсолютно, противоречит Священному Писанию, его нельзя ни придерживаться, ни защищать, но оно может приниматься и излагаться ex suppositione. В согласии со сказанным я сохранил уведомление (attestato), составленное самим кардиналом Беллармино, датированное 26 мая 1616 года, в котором он говорит, что воззрение Коперника, как противоречащее Священному Писанию, нельзя ни разделять, ни защищать. Копия уведомления у меня имеется, вот она[1180].

Галилей сделал, как ему казалось, сильный ход – предъявленное им письмо Беллармино противоречило неподписанному и нотариально не заверенному документу с текстом предписания комиссара Сегицци. Это был рассчитанный ход, поскольку Галилей заранее знал о том, что трибунал располагает документом, касающимся событий февраля 1616 года, о чем, в частности, свидетельствует следующий фрагмент из донесения Никколини Чьоли от 27 февраля 1633 года:

Хотя я не могу в точности сказать, в каком состоянии находится дело Галилея и как будут развиваться события далее, но из того, что мне удалось разузнать, ясно одно – по-видимому, наибольшее затруднение состоит в том, что в 1616 году, как заявляют эти синьоры (то есть информаторы посла. – И.Д.), Галилей получил предписание не обсуждать и не рассматривать это мнение (то есть теорию Коперника. – И.Д.). Однако он [Галилей] сказал, что приказ был сформулирован иначе – он не должен поддерживать и защищать это мнение, и он полагает, что он сможет оправдаться, поскольку его книга не свидетельствует о том, что он поддерживает или защищает это мнение, в ней не предлагается никакого решения вопроса, а только представлены доводы с обеих сторон (hinc inde)[1181].

Однако Галилей переоценил силу своего «secret weapon»[1182], как, на мой взгляд, и многие его биографы, которые полагают, что несоответствие между письмом Беллармино Галилею (согласно которому ученому запрещалось защищать коперниканское учение и придерживаться его, но дозволялось, по умолчанию, его обсуждать) и более жестким предписанием комиссара Сегицци (этого учения «не придерживаться, не преподавать и не защищать никоим образом, ни письменно, ни устно (nec eam de caetero, quovis modo, teneat, doceat aut defendat, verbo aut scriptis») поставило следствие в тупик, тем более что документ, в котором говорилось о предписании Сегицци, не был подписан ни свидетелями, ни нотариусом. К примеру, по мнению Р. Блэквелла, Макулано после первого допроса Галилея «вероятно, плохо спал несколько следующих ночей»[1183]. Вряд ли это так.

Прежде всего следует остановиться на формальном обстоятельстве, обычно отмечаемом историками, – на отсутствии указанных выше подписей в официальном протоколе, имевшемся в распоряжении Макулано. Могло ли их отсутствие заставить фра Винченцо усомниться в подлинности лежащего перед ним документа или по крайней мере в его юридической значимости? Не думаю. То, что документ не подписан и нотариально не заверен, могло вообще не играть для трибунала никакой роли, поскольку судьям довольно часто приходилось иметь дело с документами, не оформленными должным образом и относящимися к категории imbreviatura (составленными в сокращенной форме). Imbreviatura, или, другое название, matrix, seu originale instrumenti (термин matrix означает в данном случае подлинный набросок документа), отличается от окончательно отредактированного текста и может не включать подписи свидетелей и нотариуса. Большинство документов, содержащихся в архивах инквизиции, относятся именно к категории imbreviatura, и, как заметил Ф. Беретта, «подлинность такого документа гарантировалась тем, что он был составлен нотариусом»[1184], который расписывался на папке с соответствующими документами[1185]. Причем наброски (imbreviatura) и «окончательные» документы со всеми нужными подписями хранились отдельно друг от друга: первые – в томах Decreta, вторые – в Libri extensorum, которые, к сожалению, были утеряны во время перевозки архива инквизиции в Париж по приказу Наполеона I (Приложение V). Разумеется, окончательная форма обсуждаемого документа могла вообще никогда не существовать, поскольку в ней не было необходимости (ведь никаких публичных заявлений об увещании не делалось, процедура была секретной), но в любом случае отсутствие подписей свидетелей и нотариуса вряд ли могло смутить Макулано[1186].