Пуля для Зои Федоровой, или КГБ снимает кино - Федор Раззаков

Конечно, меня это насторожило. Я понимаю, что часть бирок изъяли при первом осмотре. Но такое количество откуда могло появиться? И кто мог их разбросать? Оперативники не могли этого сделать. Наши оперативники, если и проводили осмотр места происшествия или даже обыск, старались всегда возвращать предмет на место. У меня проскочила мысль, что кто-то подсовывает мне специально эти бирки. Не исключено, что они были разбросаны спецслужбами, чтобы списать убийство Зои Федоровой на „бриллиантовую мафию“. А может, и нет. Актриса была частым гостем на метро „Октябрьское поле“. Там находился магазинчик антиквариата, в котором, по рассказам продавцов, она скупала все, что только видела. Купленные там украшения она могла передавать в Америку через мужа дочки, который часто летал в Россию, или через знакомых. Отсюда и появились оторванные бирки. Ходили также слухи, что после убийства Зои Федоровой в квартире был обнаружен чемодан с драгоценностями, который впоследствии пропал. Но единственное, что видел лично я при осмотре помещения, – пустые подрамники. Чемодана не было…»

Заметим, что в ходе следствия оперативникам стало известно, что незадолго до смерти Зое Федоровой предлагали купить украшения с бриллиантами – кольца, серьги и браслет. Но она отказалась, так как перед этим уже приобрела кольцо с бриллиантом примерно за 50 тысяч рублей. Огромная по тем временам сумма, на которую можно было купить три «Волги». То есть деньгами актриса ворочала достаточно внушительными.

Версии

1) От Юрия Нагибина

Убийство знаменитой актрисы вызвало волну всевозможных слухов о том, кто именно и за что совершил это преступление. Например, тот же Ю. Семенов в упомянутой выше книге высказал одну из них. Впрочем, в конце восьмидесятых – начале девяностых сразу три именитых литератора вбросили в общество три разных версии этого убийства. Это были Юрий Нагибин, Юлиан Семенов и Эдуард Володарский. Вот с них и начнем.

Свою версию Нагибин опубликовал в перестроечные годы в журнале «Огонек» в рассказе под названием «Афанасьич». Под этим именем скрывался душегуб – преданный адъютант некоего Шефа, под личиной которого угадывался министр внутренних дел СССР Николай Щелоков. По версии Нагибина, Шеф послал Афанасьича убить Зою Федорову, чтобы завладеть неким драгоценным камнем, который понравился не только ему, но и его обожаемой супруге. Ведь актриса собиралась улететь в США и, значит, могла увести драгоценности с собой. А этого именитой паре как раз и не хотелось. Впрочем, почитаем отрывок из этого произведения:

«– Кто там? – послышался за дверью милый голос.

Афанасьич вобрал в себя его звучание, просмаковал интонацию, в которой было недоумение, капелька тревоги, но куда больше ожидающего любопытства. Как это похоже на нее, от каждого жизненного явления ждать какой-то нечаянной радости. Вот кто-то постучал в дверь – звонок не работал, – и она, дрогнув напряженными нервами, в следующее мгновение подумала сердцем – не рассудком – о чем-то добром.

– Кто там? – повторила она, и по голосу чувствовалось, что она приняла молчание стоящего за дверью человека за милую игру.

– Афанасьич, – сказал Афанасьич и улыбнулся, зная, что она тоже улыбнется.

Дверь отворилась, и улыбки двух людей встретились.

– Милости просим, – сказала она. – Вы обо мне совсем забыли. Думала, так и уеду, не попрощавшись.

– Как можно! – Афанасьич всплеснул руками. – Вы не думайте, что о вас забыли. Мы вас охраняли, за квартирой приглядывали.

– Заходите. – Она жестом пригласила его в комнату.

– Да ничего… – засмущался Афанасьич. – Я так постою.

– Будет вам! Тоже – красная девица!

Актриса видела, как неловко, застенчиво просовывается Афанасьич мимо нее в комнату – квартира была малогабаритной, и двум людям трудно разминуться в крошечной прихожей. Видела и все понимала про него: поклонник, один из тех, кто остался ей верен, полюбив по старым фильмам, когда она была смуглолицым чудом. Странно, что таких людей оказалось довольно много в самых разных слоях: ее радостно узнавали шоферы такси, продавцы магазинов, старые интеллигенты, пенсионеры, полунищие старухи-меломанки, реже всего граждане эпохи рока. Конечно, и Афанасьич был из числа „ушибленных“. „Охраняли!.. Приглядывали!“ – передразнила она про себя. Рассказывай сказки. Придумал себе службу, чтобы на доярку Лизу вблизи поглядеть. Гляди на здоровье, больше не придется. Ей стало грустно. Ей и вообще было грустно с того самого дня, когда она решила ехать, поняв, что без дочки не проживет, но случались мгновения, самые непредсказуемые, и боль предстоящей разлуки шилом прокалывала сердце. Ну какое ей дело до этого и всех других мусоров?

Зла особого она от них не видела, ей сломали хребет другие силы, но с тех пор всякий институт власти стал ей малоприятен. И ничего привлекательного в нем нет: мешковатая фигура, простецкое лицо, культяпый нос… нет, что-то располагающее все-таки было – в самой нелепости фигуры, в открытой и доверчивой некрасивости, в смешной застенчивости было что-то такое родное, что дух перехватывало. И до взвоя не хотелось лощеных, прилизанных, безукоризненно воспитанных и ловких джентльменов, пропади они пропадом! Нечто схожее она испытала утром, когда ее обхамила зеленщица в грязной лавчонке. И обхамила-то без нужды и повода, просто по пьяной разнузданности. Она хотела возмутиться и вдруг – уколом под лопатку: а ведь этого больше никогда не будет, ни вонючей лавочки, ни бледных капустных кочанов и черной картошки, ни сизого носа и сивушного дыхания, ни акающего московского говора: „Ишь, растапырилась! Паари еще, вабще не абслужу!“. Сестра моя, родная кровью и бедой, никто не знает, кто из нас несчастнее. И она подумала об Афанасьиче: „Если он захочет поцеловать меня, пусть поцелует“. Но знала, что тот не осмелится.

Они прошли в комнату. Она только начала собираться, но жилье уже потеряло обжитость и уют. На выгоревших обоях остались яркие квадраты от снятых гравюр и фотографий. И люстры хрустальной уже не было, с потолка свисал лишь обрывок шнура, освещалась же комната настольной пластмассовой лампой. Не стало и персидского ковра, спускавшегося со стены на диван, и старинного чернильного прибора на маленьком дамском письменном столе. И вот по этой уже отлучившейся от ее существования комнате Афанасьич понял до конца, что она действительно уезжает, уезжает, и все тут, навсегда. Господи!.. Она его о чем-то спрашивала, он машинально отвечал, сам не слыша себя, только зная, что отвечает впопад.

Она села за столик. Афанасьич хотел присесть па стул, но загляделся на фотографию, висевшую над туалетным столиком. Он еще в первый раз заметил эту фотографию, а сейчас прицепился к ней взглядом, будто видел в первый раз. Доярка Лиза: платочек, челка, улыбка, комбинезон с лямками, легкая кофточка в цветочках.

– Что вы уставились, Афанасьич? – спросила она.

– Карточка.

Она засмеялась.

– Эту я вам не дам. Почему – секрет. Но есть похожая. Из того же фильма. Хотите подпишу?

– А можно?