Дитя Всех святых. Перстень со львом - Жан-Франсуа Намьяс

Оруженосец еле поспевал за Франсуа. Проходя ущельем Пертюс, он подцепил лихорадку, и мало-помалу эта лихорадка превратилась в дизентерию. От боли сводило живот, Оруженосец еле-еле держался на лошади, да к тому же вынужден был то и дело останавливаться. Впрочем, он был в этом не одинок. В войске оказалось много больных. Для этих людей, непривычных к местному климату и пище, кровавый понос стал единственным настоящим врагом.

В Бургосе крестоносцы не встретили никакого сопротивления. Педро Жестокий покинул его накануне вместе со своей личной охраной — Черной Гвардией, ибо ее составляли пятнадцать сотен всадников-мавров. В тот же самый день Генрих Трастамарский торжественно вступил в город. Он назначил днем своей коронации Пасхальное воскресенье.

Оруженосец не дождался этого события. Видя ухудшение своего состояния, он попросил у Франсуа позволения удалиться в какую-нибудь лачугу возле городского вала, чтобы умереть там в одиночестве. Он поблагодарил своего господина за то, что тот взял его к себе оруженосцем, и добавил, что это долгое путешествие принесло мир его душе: он забыл свое горе… Франсуа позволил ему уйти, не предлагая позвать священника, поскольку, умирая в крестовом походе, тот прямиком отправлялся в рай. Франсуа навещал больного каждый день, а в страстную пятницу нашел мертвым.

Он велел без промедления похоронить этого человека, чьего имени так и не узнал, которого выбрал за умение метко стрелять из лука и который умер, не выпустив ни одной стрелы, в один день с Христом. Франсуа спрашивал себя, что же это могло быть за горе, которое тот унес с собой в могилу, и упрекал себя, что не задал Оруженосцу этого вопроса: может быть, поговорить о своей беде оказалось бы для бедняги утешительным. Но эти угрызения совести были не совсем искренними. Франсуа хорошо знал, что после смерти Туссена место его оруженосца проклято.

***

В пасхальное воскресенье 1366 года Генрих Трастамарский был коронован в монастыре де Лас Хуэльгас в присутствии всей армии. На следующий день «дружины» ушли. Королевство Гранадское их не интересовало. Генриху до него тоже дела не было. Он их не задерживал.

Франсуа в отчаянии смотрел, как они уходят. Бриганы сдирали с себя туники с белым крестом: они опять становились самими собой и возвращались — кто пешком, кто верхом — обратно во Францию, где снова примутся убивать, насиловать, грабить… Франсуа ошибся, когда, покидая Шалон, поверил в чудо, как ошибся и король Франции, думая, что сможет так легко избавиться от этой заразы.

Франсуа не уехал вместе с ними. Сразу же после своей коронации Генрих Кастильский упросил дю Геклена задержаться со своими людьми. Его сводный брат остался в живых, а Педро не такой человек, который легко сдается.

Наверняка он попытается вернуться, собравшись с силами. Дю Геклен тоже видел эту опасность и дал свое согласие. В знак благодарности король сделал его коннетаблем Кастилии, герцогом Трастамарским, герцогом де Молина и испанским грандом. А чтобы отметить это событие, он устроил на Фомино воскресенье блестящий турнир.

Франсуа участвовал в нем с тем большей радостью, что награда победителю была воистину королевской: Лумиельское графство и титул испанского гранда. Генрих Кастильский и его новый коннетабль сидели на трибуне бок о бок. Франсуа представился королю, который ласково приветствовал его и попросил указать свою даму.

В своем желании биться Франсуа совершенно забыл это непременное условие. Хотя в нем не содержалось ничего неприятного, даже напротив. За время своего пребывания в Испании Франсуа уже успел заметить, насколько красивы испанки — красотой необычной, отличающейся от той, что свойственна бретонкам или англичанкам, но от этого не менее притягательной.

Трибуны были заполнены до отказа. Никого не зная в Бургосе, Франсуа сказал себе, что просто выберет самую красивую. Таким образом, он начал, подняв копье, обводить трибуны взглядом. Но внезапно остановился. Только что он заметил какую-то даму в черном, прячущую лицо под кружевной вуалью. Это задело его любопытство. Почему она скрывает лицо? Он хотел знать. И опустил копье. Дама вздрогнула от неожиданности, но поблагодарила движением руки.

Три свои первые схватки, в которых против него выступали испанские рыцари, Франсуа выиграл без труда. Как правило, испанцы выбывали с самого начала. Ни один из них не имел настоящей привычки к турнирам. Вскоре на ристалище не осталось никого, кроме бретонцев и англичан, поскольку Хью Калверли со своими людьми тоже не уехал из Бургоса.

Две следующие схватки, где он бился с англичанами, дались Франсуа гораздо тяжелее. Прежде чем покончить со своим вторым противником, он даже сломал пару копий. Что касается третьего, то им оказался сам Хью Калверли.

Возвышаясь на противоположном конце ристалища в своих черных доспехах, которые он носил в подражание своему господину, принцу Уэльскому, гигант-англичанин действительно имел устрашающий вид. Франсуа почувствовал, что настал решающий момент. Если он справится с Калверли, то наверняка станет победителем турнира.

Он помчался вперед во весь опор… В отличие от боя, на турнире нельзя никуда уклоняться. На всем скаку наносят удар противнику и на всем скаку получают ответный. Выигрывает тот, кто попросту сильнее. Из них двоих более сильным был Калверли. Оба рыцаря ударили друг другу в грудь, сломали копья и сумели удержаться в седле, но Франсуа при этом пронзила невыносимая боль: его ребра снова треснули! Ему перехватило дыхание, однако он смог самостоятельно спешиться и упал без чувств.

Он очнулся в палатке, в которой готовился к турниру. Доспехов на нем уже не было, ему перевязали грудь. Рядом стоял какой-то седовласый человек.

— Я Луис, герцог Лерма. У вас, сеньор, сломаны многие ребра. Ваше ранение не опасно, но выздоровление потребует долгого покоя. Если угодно, вы проведете это время у меня.

Франсуа было слишком тяжело дышать, чтобы отвлекаться на разговоры. Он послал герцогу взгляд, в котором читались признательность и удивление. Лерма улыбнулся:

— Избранная вами дама — моя дочь Леонора.

Герцог и его дочь жили во дворце, в самом городе Бургосе. Прибыв туда, Франсуа был поражен его красотой. Необычная форма арок, наборные потолки, искусно сработанные решетки на окнах напомнили ему виденные когда-то иллюстрации, представляющие сарацинские жилища. Он заметил также, что все отверстия во дворце ориентированы на север. В отличие от Вивре здесь не ловили солнце, а, наоборот, защищались от него. Франсуа восхитили покои, в которые он был помещен: они располагались на нижнем этаже, с выходом во внутренний дворик с цветочными клумбами и фонтаном посреди водоема. Но больше всего Франсуа восхитила сама Леонора.

Она была настоящим воплощением того типа испанской красоты, который так поразил его: очень темноволосая, с матовой кожей, с пышным телом и лицом, выражающим сдержанность и целомудрие. Она зашла навестить его вскоре после того, как он был доставлен в их дом. У нее был нежный голос с певучим выговором.

— Рыцарь, я не скрываю от вас лицо, потому что вы мой гость. Вы знаете, что гостеприимство священно, и не злоупотребите им. Иначе ни один мужчина, кроме отца, не смог бы увидеть меня без покрывала.