Блеск и нищета куртизанок. Евгения Гранде. Лилия долины - Оноре де Бальзак

я желала быть правительством, ведь у меня не водится более этих плодов, я все съела.

— О дорогая, дорогая! — сказала благочестивая герцогиня. — Вы заходите чересчур далеко.

Оба герцога, услыхав, что к подъезду подкатила карета с тем особым грохотом, какой производят рысаки, осаженные на полном галопе, откланялись дамам и, оставив их наедине, пошли в кабинет герцога де Гранлье, куда в ту минуту входил обитатель улицы Оноре-Шевалье: то был не кто иной, как начальник дворцовой контрполиции, полиции политической, — таинственный и всесильный Корантен.

— Проходите, — сказал герцог де Гранлье, — проходите, господин де Сен-Дени.

Корантен, изумленный памятью герцога, прошел первым, отвесив глубокий поклон обоим герцогам.

— Я все по поводу того же лица или по причине, с ним связанной, сударь мой, — сказал герцог де Гранлье.

— Но он умер, — сказал Корантен.

— Остался его друг, — заметил герцог де Шолье, — опасный друг.

— Каторжник Жак Коллен! — отвечал Корантен.

— Говори, Фердинанд, — сказал герцог де Шолье бывшему послу.

— Этого проходимца следует опасаться, — снова заговорил герцог де Гранлье, — ибо он завладел, с целью потребовать за них выкуп, письмами госпожи де Серизи и госпожи де Мофриньез, писанными Люсьену Шардону, его любимцу. По-видимому, молодой человек ввел в систему выманивать любовные письма в обмен на свои; говорят, мадемуазель де Гранлье написала их несколько; этого, по крайней мере, опасаются, а мы не можем ничего узнать, она в отъезде…

— Мальчуган, — отвечал Корантен, — не был способен предпринимать такого рода меры!.. Это предосторожность аббата Карлоса Эррера! — Корантен оперся о подлокотники кресел, в которые он сел, и, подперев рукою голову, погрузился в размышления. — Деньги!.. У этого человека их больше, чем у нас с вами, — сказал он. — Эстер Гобсек служила ему приманкой, чтобы выудить около двух миллионов из этого пруда, полного золотых монет, который именуется Нусинген. Господа, прикажите кому следует дать мне полную власть, и я избавлю вас от этого человека!

— А… письма? — спросил Корантена герцог де Гранлье.

— Послушайте, господа, — продолжал Корантен, вставая и обращая к ним свою лисью мордочку, изобличавшую крайнее волнение. Он сунул руки в карманы длинных черных фланелевых панталон. Этот великий актер исторической драмы нашего времени, надев жилет и сюртук, не сменил утренних панталон: он слишком хорошо знал, как благодарны сильные мира сего за быстроту в известных обстоятельствах. Он непринужденно прохаживался по кабинету, рассуждая вслух, точно был один в комнате. — Ведь это каторжник! Можно и без суда бросить его в секретную камеру в Бисетре, отрезать всякую возможность общаться с кем-либо, и пусть он там подыхает… Но он мог дать распоряжение своим подручным, предвидя такой случай!

— Да ведь он был посажен в секретную сразу же, как только его захватили у этой женщины, совершенно неожиданно для него, — сказал герцог де Гранлье.

— Разве существуют секретные для такого молодца? — отвечал Корантен. — Он так же силен, как… как я!

«Что же делать?» — спросили друг друга взглядом оба герцога.

— Мы можем немедленно препроводить мошенника на каторгу… в Рошфор, он там издохнет через полгода! О! Никакого преступления! — сказал он в ответ на жест герцога де Гранлье. — Что вы хотите! Человек не выдерживает более шести месяцев изнурительно тяжелых каторжных работ, в знойную пору, среди ядовитых испарений Шаранты. Но это хорошо лишь в том случае, если наш молодчик никаких мер предосторожности насчет писем не принял. Если же этот негодяй обезопасил себя от своих противников, а это вполне вероятно, тогда надо раскрыть, каковы эти предосторожности. Ежели нынешний держатель писем беден, можно его подкупить… Дело, стало быть, в том, чтобы заставить проговориться Жака Коллена! Вот так поединок! Я буду побежден в нем. Было бы лучше выкупить эти бумаги ценою других бумаг… бумагой о помиловании и отдать этого человека в мое заведение. Жак Коллен — вот единственный человек, способный быть моим преемником, раз бедняга Контансон и мой дорогой Перад умерли! Жак Коллен убил двух несравненных шпионов, точно он желал очистить себе место. Надо, как вы изволите видеть, господа, дать мне полную свободу действий. Жак Коллен в Консьержери. Я поеду к господину де Гранвилю в прокуратуру. Итак, пошлите туда какое-нибудь доверенное лицо, которое меня там встретит, ибо мне надобно иметь при себе либо рекомендательное письмо к господину де Гранвилю, который меня не знает, — кстати, письмо это я вручу председателю совета, — либо чрезвычайно внушительного сопровождающего… В вашем распоряжении полчаса времени, так как мне потребуется приблизительно полчаса, чтобы переодеться, то есть стать тем, кем я должен быть в глазах генерального прокурора.

— Сударь, — сказал герцог де Шолье, — мне известны ваши необычайные таланты, я прошу вас лишь сказать: да или нет. Отвечаете ли вы за успех?

— Да, но заручившись самыми широкими полномочиями и вашим обещанием никогда не расспрашивать меня об этом. Мой план готов.

Мрачный его ответ вызвал у вельмож легкий озноб.

— Действуйте, сударь, — сказал герцог де Шолье. — Считайте это дело одним из тех, что вам обычно поручаются.

Корантен откланялся и ушел.

Анри де Ленонкур, для которого Фердинанд де Гранлье приказал заложить карету, тотчас же поехал к королю, так как он мог войти к нему в любое время по праву, присвоенному его должностью.

Таким образом, различные, но связанные между собой интересы низших и высших слоев общества должны были волею необходимости столкнуться в кабинете генерального прокурора, будучи представлены тремя лицами: правосудие — господином де Гранвилем, семья — Корантеном и общественное зло — живым олицетворением необузданной силы, их грозным противником Жаком Колленом.

Как страшен поединок правосудия и произвола, заключивших союз против каторги и ее уловок! Каторга — вот символ дерзновения, которое попирает всяческий расчет и всяческое благоразумие, не разбирает средств, не прикрывает произвол личиной лицемерия, являя собою гнусный образ вожделеющего голодного брюха — кровавый, скорый на руку бунт голода! Разве не столкнулись здесь нападающий и обороняющийся? Кража и собственность? Грозный вопрос состояния общественного и состояния естественного, разрешенный в самых узких рамках? Коротко говоря, то была грозная, живая картина губительных для общества соглашений, в которые безвольные носители власти вступают с мятежной вольницей.

Когда генеральному прокурору доложили о господине Камюзо, он сделал знак впустить его. Господин де Гранвиль, предвидя это посещение, желал условиться со следователем о том, каким путем закончить дело Люсьена. Заключение, составленное им вместе с Камюзо накануне смерти бедного поэта, утратило весь смысл.

— Садитесь, пожалуйста, господин Камюзо, — сказал господин де Гранвиль, опускаясь в кресло.

Прокурор, оставшись наедине со следователем, не скрывал от него своего угнетенного состояния. Взглянув на господина де Гранвиля, Камюзо заметил на этом обычно