Лишние дети - Маша Трауб

Я зашла в помещение, окутанное парами, запахами, звуками. Прямо передо мной стояла машина, которая засасывала в свои внутренности грязную посуду. Я засмотрелась на машину и забыла, зачем пришла. Стояла и завороженно наблюдала, как машина через резиновые ленты засасывает тарелки и выплевывает их с другой стороны.

– Это кто здесь? – Кто-то схватил меня за плечо. Я повернулась и увидела перед собой огромную, как великанша, женщину. Никогда раньше таких не видела. Даже одета она была не так, как положено женщине, – в мужскую майку, мужские же спортивные штаны с вытянутыми коленками, а на голове – здоровенный белый колпак. Но самым страшным казалось то, что под майкой у женщины ничего не было, и я видела, что ее грудь находилась не в том месте, где положено, а намного ниже. Под майкой явственно проступали соски. Где-то на уровне живота, даже ниже. Я знала, что все женщины носят бюстгальтеры. И грудь у всех женщин была в одном месте, а у этой страшилы-великанши – в другом.

В тот момент я почувствовала, что если прямо сейчас не сбегу в туалет, то все. Но где на третьем этаже туалет, я не знала. Мне стало так плохо, что я пожелала себе заболеть ветрянкой, и побыстрее. И все-таки описалась. Впервые в жизни.

– Ну вот тебе здрасте! – ахнула женщина. – Мне ссыкуха в помощь досталась! Мне! Самой знаменитой поварихе на свете! О, смешно сказала! Меня зовут тетя Света, и я самая знаменитая на свете! – Повариха расхохоталась.

Я уже мечтала не заболеть, а лучше сразу умереть. От стыда и позора. И ужаса. Что сделает Елена Ивановна, если узнает, что я описалась на кухне при поварихе? Да она меня при всех опозорит! Так уже случилось с Ваней Козловым. Он описался во время тихого часа, и Елена Ивановна водила его за шкирку по всем группам и рассказывала, что он «надул в кровать» и ему должно быть стыдно перед ребятами, которые так не поступают. А он уже большой – шесть лет – и все еще ссытся, как маленький. В каждой группе бедный Ваня стоял перед всеми и клялся, что больше так не будет. Елена Ивановна в каждой группе объявляла, что если мальчик снова описается, она его проведет уже без трусов. Ваня трясся от ужаса, но стоял и извинялся, как было велено. Когда под конец этой экскурсии мальчик дошел до нашей группы, он описался. Прямо посередине. На ковер. Он даже не пытался добежать до туалета. Он вообще, кажется, не понял, что случилось и почему Елена Ивановна орет как полоумная. И почему все на него смотрят. Наконец он посмотрел на свои ноги и все понял. Ваня сделал то, чем грозила Елена Ивановна, – снял при всех трусы и стоял голый от пояса и ниже. Воспитательница что-то орала, мы все смотрели куда угодно, только не на Ваню.

– Группа идиотов! Все! Одень свои ссаные трусы немедленно! Я к заведующей! Завтра чтобы пришли родители! – вопила Елена Ивановна и брызгала слюной. Она подбежала к Ване и стала натягивать на него трусы, но с ним случилось то, что часто происходит с детьми, когда им уже все равно. Когда они настолько запуганы, что не реагируют на новые крики и команды. Он стоял и не двигался. Мне кажется, у него в тот момент что-то перемкнуло в голове, он и вправду не понимал, что делает. А только помнил последовательность – если описаешься еще раз, то пойдешь по группам без трусов. Елена Ивановна выскочила из группы и побежала к заведующей, а Ваня двинулся в противоположном направлении – он пошел без трусов по группам. Никто не пытался его остановить. Мы все стояли, замерев на месте, как в игре «море волнуется раз, море волнуется два, море волнуется три, морская фигура на месте замри». Это было по-настоящему страшно. Раньше никто из детей так не делал. Не впадал в подобный ступор от страха. Мы все понимали, что с Ваней происходит что-то ненормальное, и в этом виноват не он, а Елена Ивановна, которая напугала его до подобного состояния. Будто Ваня был не мальчиком, а игрушкой с ключом в спине – заведешь, и игрушка ходит или танцует, пока не закончится завод.

Мы, дети, не знали, как помочь Ване, поскольку никто раньше на ковер не писался и не шел спокойно, будто ничего не произошло, в другие группы со спущенными шортами, колготками и трусами. Мы пошли за Ваней. Не знаю зачем. Наверное, не хотели оставлять его одного. Но, естественно, никто из нас не решался подойти и надеть на Ваню хотя бы трусы. Понятно, что девочки не могли этого сделать, а мальчики в стрессовых ситуациях часто оказываются потерянными и бесполезными. Воспитательницы других групп пытались успокоить Ваню – подходили к нему, помогали одеться. Ваня позволял натянуть на себя мокрые трусы, колготки и шорты, а потом снова все снимал и шел в другую группу.

Вы думаете, нервные срывы случаются только у взрослых? Настоящие нервные срывы происходят у детей. Хотя бы один взрослый пережил то, что пережил Ваня? Хоть кто-то из вас ходил без трусов в общественном месте, не понимая, что делает? Вы когда-нибудь писались из-за того, что на вас орут? Нет. Вы думаете, дети живут в параллельной реальности, в которой все вокруг – деды морозы, феи, добрые бабушки, принцы? И верят в сказки, в которых всегда хороший конец, а добро побеждает зло?

Ваня после этого пропал и больше в садике не появлялся. Наверное, его Елена Ивановна выгнала, как Сашку из-за того, что он левша. Я, стоя в мокрых колготках на кухне, вспомнила про Ваню и опять захотела в туалет. У меня начал сильно болеть живот. Если меня выгонят из сада, меня мама точно убьет – сидеть со мной некому. Мама просила вести себя «нормально», потому что «другого садика у меня для тебя нет. В этот-то еле попали, скажи спасибо, что по прописке».

Мне стало страшно до ужаса, но я боялась пошевелиться, хотя понимала, что нужно поскорее выбраться из этого ужасного места, где всем заправляет тетя Света. Может, она меня не запомнит, как не запоминали все остальные взрослые, и не выдаст Елене Ивановне?

– Люська, переодень ее! – спокойно отдавала команду повариха, прикуривая сигарету. Я уже дышать не могла от страха и стыда. У меня начали слезиться глаза, и я все-таки заплакала. Хотя плакать у нас в группе тоже категорически запрещалось. Елена Ивановна считала, что, если плачешь, значит, виновата. А в чем виновата – другой вопрос.

– Если совесть чиста, то слезы просто так не потекут, – твердила воспитательница и устраивала допрос тому, кто заплакал. И я точно не хотела попадать на допрос к Елене Ивановне. Она делала это мастерски. Сначала притворялась доброй, говорила, что ничего страшного, потом убеждала, что, если признаться, станет легче и «это для твоего же блага». А под конец начинала орать прямо в ухо. Казалось, она в любой момент может ударить. Еще у Елены Ивановны был фирменный прием – она брала стул и бросала его на пол. Или ломала линейку. Воспитательница совершала какое-то действие, которое намекало на то, что в следующий раз она бросит на пол провинившегося ребенка или сломает его, как линейку. Все признавались на стадии «это для твоего же блага», поскольку ранее видели летящие в стену стулья, сломанные карандаши, линейки, даже вазу для цветов, которую Елена Ивановна швырнула в стену. Мы уже впадали в транс от ее голоса, а на звуке бьющихся предметов будто просыпались и возвращались к действительности – воспитательница требовала признания.

Однажды за обедом разбилась тарелка. Никто не был виноват. Тарелка стояла на краю, стол сдвинули, когда дети садились, тарелка упала. А расплакалась Даша Сироткина. Наверное, от страха. И естественно, Елена Ивановна довела Дашу до того, что та призналась – да, это она разбила тарелку. Воспитательнице было все равно, что Даша сидела вообще за другим столом. Главное – она выбила признание. Даша потом еще неделю была наказана – ела за отдельным столом. Я же за столь короткое время успела совершить все возможные страшные и непростительные проступки – описалась и расплакалась.