Странные женщины - Елена Белкина

Короче, еду.

Вышел, иду. Про мужика этого забыл. Поворачиваю к дому, смотрю, а он топает сзади. Ну, топает и топает. По своим делам. Мало ли. Но тут я начинаю вспоминать, что я где-то раньше его видел. Не вспомнил. Думаю: совсем крыша поехала. Уже преследователи всякие чудятся. С какой стати кто-то за мной будет следить? Кому я нужен? И все-таки, когда в подъезд заходил, обернулся. Мужика нет. Поднялся на третий этаж. В окно выглянул. Опять мужик! Стоит и с дворничихой разговаривает. Мне бы, дураку, насторожиться! Мне бы Тюре про это рассказать! Но я от тоски какой-то тупой был. Мне было все равно.

У Тюри уже полно народу. Тюря меня облобызал. Не очень-то приятно, потому что про него слух идет, что голубой. То есть даже не слух, а точно. Но он и с женщинами тоже. Это называется: бисексуал. Не понимаю…

Короче, тут же мне дозу. Героин. Хороший героин, чистый. Никакой тебе вонючей дури в голове, никаких глюков, зато тонус на самом высоком градусе. Можешь десять часов на одном месте сидеть и в одну точку смотреть, и тебе хорошо.

Ну, я и сел. Отдыхаю. Хорошо мне.

Тюря подсаживается: чего грустный?

Я говорю: я не грустный, мне хорошо.

Он говорит: нет, грустный. У тебя проблемы.

Я говорю: в общем-то да. Мне, говорю, женщина нужна.

Он очень обрадовался. Говорит: какие проблемы, нет проблем! Пошли!

Ну, пошел с ним. Пришли в спальню, он ее на ключик, дверь с ключиком. Странно, когда в квартире комнаты вот так запираются. Ну и говорит: тебе не женщина нужна, тебе мужчина нужен.

Меня смех разобрал, я даже не удивляюсь. Мне хорошо.

Он меня целует, обнимает, а мне смешно. Мне хорошо.

Он меня раздевает, а мне смешно. Мне хорошо.

Он меня укладывает, мягко, уютно, сто лет бы лежал. Хорошо. Смешно: хотел мужчиной стать, а меня сейчас женщиной сделают. И пусть.

Он суетится, морда красная стала, а мне смешно. Ничего у него не получается. Смехота.

Он говорит: подожди, у меня таблеточки есть. Сейчас кинем по паре желтых на кишку — на стенку полезешь. И я тоже. А то что-то развинтился. Накинул халат, вышел, ключиком меня запер.

Я лежу, мне тепло, хорошо.

Он вернулся, принес эти таблеточки, мы заглотнули. И скоро чувствую, в самом деле, что я весь мир бы поимел. И он на меня лезет, но я вспомнил, что там Пескоструйка, и так меня к ней потянуло, хоть кричи. И я вылез из-под него, напялил его халат, вышел, нашел Пескоструйку, она у магнитофона лежала. Магнитофон и так орет со страшной силой, а Пескоструйке мало, она ухом к самому динамику и от радости корчится. Я ее поднял, поволок в ванну. И там начал обдирать ее, как дерево. Как кору с дерева. Она шатается и валится, а я прямо рву все на ней. Такое чувство, что если я сейчас это с ней не сделаю, то просто сдохну. Я теперь понимаю, Тюря мне сексовуху дал, не знаю, как правильно эти колеса называются. У нас в городе их нет, их только Тюря и может достать. Я раньше слышал, что от них с ума сходят и в самом деле на стену лезут. А я вот на Пескоструйку полез. Небольшая разница.

Тут страшный грохот.

Потом топот какой-то. Крики. В ванную дверь выламывают, орут: одевайтесь, подонки!

Одеваюсь, а самому смешно. И хорошо. Только мучительно жалко, что не успел. Но потом прошло. Берут нас всех, сажают по машинам. Я чувствую, у меня что-то в куртке лишнее. Сунул руку: ампулы, шприцы, деньги какие-то. Смешно. Хочу выкинуть, а мне по рукам дубинкой, а потом под дых. Профессионально тюкнули, я вырубился.

Очнулся в камере в одних трусах. Тепло, даже жарко. Лампочка синяя. Я один. Топчан какой-то. Посидел — спать захотелось. Засыпаю. Славно так. Не дали заснуть, вошли, выволокли в какую-то комнату, свет прямо в глаза, смутно вижу, что менты сидят, а больше ничего не вижу. Говорят: такой молодой, а чуть ли не главный у них. Куртка твоя? Показывают.

Я говорю: моя, отдайте.

Они говорят: шприцы твои?

Я говорю: а бить будете?

Они аж ржать начали.

Говорят: если не твои, будем. А если твои, не будем. Все равно все признались.

Я говорю: все?

Они говорят: все. И все на тебя показывают.

Я говорю: ладно. Шприцы мои, все мое. И квартира моя. Девушка там была — я изнасиловал. Трупов не нашли? Если нашли, это тоже я.

Они говорят: шутник.

А я даже не шутил, хотя мне все смешно было. И тупо как-то. И спать очень хотелось.

Короче, недолго они меня спрашивали, больше писали что-то, а потом дали ручку, я подписал — и баиньки.

Утром кошмар. Нет, не ломка, не отходняк, я до этого еще не дошел. Просто тоска. Постучал, мент заглянул. Говорю: позвоните домой. Номер сказал. Он молча отошел. Потом меня вывели, одежду вернули. Я говорю: пить дайте. А они: без толку, вам даешь, а вы тут выливаете обратно все. Я говорю: вам жалко, что ли? Они дали. Я кружку махом выпил. И не удержал, все обратно на пол водопадом. После героина обычное дело. Они мне по затылку дали — и в камеру. Но не в одиночную уже. Уже туда, где все наши. Хотя какие они мне наши?

Я сразу к Тюре: это ты меня сдал? Ты мне шприцы подсунул?

Он совершенно спокойно: ничего не подсовывал, а сдать сдал. Тебе шестнадцать, а мне двадцать один, ты соображай! Мы договорились, что малолетки на себя возьмут, вам ничего не будет. Менты и те сразу согласились.

Ладно. Сижу и думаю: почему они сразу согласились? И почему меня одного держали? Что за интерес к моей личности? И что за мужик был в мятом плаще?

Погано. Уже некоторых отпускают, а я сижу.

Потом вдруг входят и чуть ли не бегом меня на выход, в машину. Везут, привозят, ничего не соображаю, ведут, смотрю: мама моя любимая стоит. Как она меня выручила, до сих пор не знаю. Хотя все-таки редактор газеты, связи есть. Дома я, конечно, налепил, что случайно, что меня подставили, и так далее. Она, само собой, поверила. Петрович сбоку поглядывал, но молчал. Подозревает. И зря. Я ведь в общем-то правду сказал.

Сейчас я здоров. То есть я и не болел, но я по-другому здоров. Это прекрасно — быть здоровым.

Все хорошо. Я больше не буду огорчать маму. Я буду хорошо учиться. Я буду бескорыстно любить Машу. А может, и не бескорыстно. Сдаваться нельзя. Будущий политик должен знать изнанку жизни. Будем считать, что я ее знаю. Но это плохие игры. Есть интереснее. Лера, например, на меня поглядывает с тревогой. Это — интересная игра.

Ну что, ждешь отчета? Ждешь интересного рассказа?

Дмитрий Иванович Крюков — очень умный человек. Я даже не ожидала.

Итак, пришел он ровнехонько без четверти семь. Умылся, переоделся в ванной, сел кушать. Между прочим, дома ходит не в тренировочных этих штанах, как все, а в обычных брюках, только простых таких, хэбэшных. Уважаю за это. И в рубашке. Сидим, кушаем, он хвалит. Потом посуду стал мыть, а я пошла диктанты проверять. А он там, в кухне, затих что-то.