Мост через реку Сан. Холокост: пропущенная страница - Лев Семёнович Симкин

тюрьмы. Он поведал следователю, что был выпущен администрацией тарновской тюрьмы в числе пятидесяти других политзаключенных при подходе немцев. Спустя несколько дней оккупанты начали вновь арестовывать выпущенных из тюрьмы коммунистов, и Сольник решил, не дожидаясь повторного ареста, бежать в СССР. 15 октября 1939 года был задержан при переходе границы, куда его привел за плату один из жителей расположенной неподалеку деревни. На советской стороне он и другие беженцы целый час ждали пограничников, так как не знали, как пройти в комендатуру.

– Следствию известно, что вы перешли границу по заданию иностранной разведки, от которой имеете поручение шпионского характера. Требую признания!

– Я никакой иностранной разведки не знаю.

– Требую правдивых показаний!

Сольник всячески старался показать следователю, что он «свой». На допросе 17 мая 1940 года в днепропетровской тюрьме рассказывал, как занимался в профсоюзном кружке, где «понял всю несправедливость капиталистического строя». Демонстрировал владение марксистской премудростью, решив объяснить следователю разницу между коммунистами и социал-демократами, обвинив тех в «социал-фашизме»[6].

В конце концов, он решил, что растопил лед в сердце следователя. Вряд ли бы иначе тот стал у него интересоваться, кто может подтвердить его слова. Семен назвал два имени – Кракус Леон и Фолькенфлик Регина. Оба работали с ним в краковском подпольном комитете комсомола, а теперь они, с гордостью сообщил Сольник, сотрудники НКВД во Львове. Семен случайно встретил Регину, оказавшуюся надзирательницей в львовской тюрьме, и та пообещала, что его скоро выпустят, мол, коммунистов долго не держат. «А когда именно?» – робко поинтересовался он. И услышал в ответ: «Я не прокурор».

Она и в самом деле не была прокурором. Следователь не поленился и 20 мая 1940 года направил запрос из Днепропетровска во Львов. Но не с целью помочь подследственному – видно, рассчитывал разоблачить организованную группу врагов. Из Львова 18 июня поступил ответ за подписью двух лейтенантов госбезопасности – старшего и младшего (соответствовало воинским званиям майор и старший лейтенант) относительно названных Сольником свидетелей. «Компрматериалами на них не располагаем», – говорилось в нем. Оказалось, Регина Фолькенфлик всего лишь несколько месяцев (октябрь 1939 года – февраль 1940 года) работала надзирателем и одновременно заведующей прачечной в тюрьме номер 1 г. Львова, где и сопровождала Кракуса на допрос. «В настоящее время, – сообщалось в ответе на запрос, – трудится в пошивочной мастерской». Леон Кракус ни в каком НКВД не служил, а трудился гравером на печатной фабрике. Обоих допросили, те подтвердили, что знали Кракуса по подпольной работе в краковском комсомоле. На приговор ОСО, вынесенный 10 февраля 1940 года, это никак не повлияло – обычные три года лагерей.

Глава 2

«Почетный член юденрата»

21 июня 1941 года, суббота. «В шаббат около Замка[7] гуляли многие еврейские семьи, это было место отдыха для тех, кто не ездил на курорты, – вспоминал годы спустя Исаак Фельдер, один из немногих выживших узников гетто в Перемышле. – Впереди слева был теннисный корт, во время советской оккупации демонтированный, потому что советская власть считала теннис капиталистическим видом спорта. Моя семья была там, слушая прекрасную игру советского армейского оркестра. Люди пели и танцевали до позднего вечера – это был счастливый день. Той ночью фашисты начали обстрел нашей стороны Перемышля. Это было совершенно неожиданно – люди на улице говорили, что на вокзале что-то взорвалось, думали, это просто несчастный случай».

«Еврейский квартал»

Эти воспоминания я обнаружил в Сети, в «Блоге еврейского Перемышля», созданном американцем Дэвидом Семмелем, дабы потомки могли поделиться друг с другом сведениями о родине своих отцов и дедов[8]. Иногда эти сведения возникали буквально из ниоткуда.

В мае 2020 года – самое начало пандемии – у Сильвии Эспиноса-Шрок из Майами дошли руки до того, чтобы прибраться в своей детской спальне. Там она наткнулась на картонную коробку с черно-белыми фотографиями, которую за 5 долларов зачем-то купила у уличного торговца в Нью-Йорке, еще учась в колледже, в 1990 году. На этот раз Сильвия решила рассмотреть фото повнимательнее и на одном из них обнаружила написанное от руки имя «Иоахим Геттер». Погуглив, она нашла схожее фото в «Блоге еврейского Перемышля» и написала Дэвиду Семмелю: «Я думаю, у меня есть кое-что принадлежащее вашей семье». Дэвид был ошеломлен, впервые увидев фотографии своей матери в подростковом возрасте, и еще тети Хаи и дяди Иоахима, убитых в Аушвице.

На одной из страниц блога – фото Исаака Фельдера, стоящего рядом с родителями, сестрой и братом (все они через год погибнут) у ворот в городской парк, окружавший Замок. У тех самых, на которых спустя несколько дней будет размещена табличка: «Вход евреям и собакам запрещен». «От ворот узкая тропинка вела к самой высокой вершине долины, холму Татар, названному так потому, что в Средние века Перемышль подвергся нападению войск Чингисхана», – вспоминает 70 лет спустя Исаак Фельдер на страницах блога.

Во время нападения на Перемышль гитлеровских войск вела дневник его ровесница Рения Шпигель. Она отдала дневник своему возлюбленному незадолго до того, как была убита. После окончания войны тот разыскал в Нью-Йорке мать и младшую сестру Рении, которым удалось выжить, выдав себя за полек, и передал им ее записи. Рения жила в Перемышле у бабушки и разделила судьбу оставшихся в городе евреев, не сумевших эвакуироваться (какая такая эвакуация в неразберихе первых трех дней войны!).

В гетто

«Сегодня я хочу поговорить с тобой, как пока еще свободный человек, – писала, обращаясь к своему дневнику, 16-летняя Рения Шпигель. – Сегодня я как все… Завтра я должна буду начать носить белую нарукавную повязку. Для тебя я всегда остаюсь той же самой Ренией, другом, но для других я буду неполноценной. Я стану кем-то, кто носит белую повязку с синей звездой, я буду «юде».

Началось все с того, что повсюду появились плакаты, описывающие евреев как микробов и вшей. Евреям запретили ходить по тротуарам, отныне они могли перемещаться по городу, идя по краю дороги. Не было и речи о том, чтобы они заходили, скажем, в кинотеатры. «Во избежание антисанитарии» им запретили делать покупки на рынке с восьми утра до шести вечера, а в другое время там просто не было продуктов питания. За посещение рынка в запрещенные часы жестоко избивали.

«Украдкой и неуверенно крадусь по улицам. У меня на шинели повязка. Группа оборванцев кричит мне: «Еврейка, еврейка!» …Я уже не хорошо одетая молодая женщина, не человек с университетским образованием, вообще не человек. <…> Я просто еврейская девушка, в которую можно безнаказанно плевать и бросать камни». Это из другого дневника, автор которого Александра Мандель в 1946 году передала его в Еврейскую историческую комиссию в Кракове (ныне хранится в Еврейском историческом институте в Варшаве). Александра