Огненный дождь - Леопольдо Лугонес

Такое положение дел способствовало установлению более близких отношений между лошадьми и их хозяевами, нежели у других народов, причем дошло до того, что конюшня считалась неотъемлемой частью жилища, а лошадей допускали к столу.

Это были чистокровные, благородные скакуны, но так или иначе все-таки животные. Некоторые из них спали под кашемировыми попонами; ясли зачастую украшались фресками, так как многие ветеринары утверждали, что лошади обладают художественным вкусом, а на конском кладбище среди банальных памятников встречалось подчас и два-три подлинных шедевра. Самый красивый городской храм был посвящен Ариону, коню, которого создал Нептун, ударив трезубцем о землю. Я склонен полагать, что обычай украшать нос корабля изваянием конской головы зародился из этого же культа; и все изображения коней в архитектуре той эпохи имеют, разумеется, такое же происхождение. Пример страсти к лошадям подавал всем монарх; он прощал своим любимцам даже самые настоящие преступления, отчего они становились поистине неукротимыми; имена Подарг и Лампион нередко встречаются в страшных сказках — надо заметить, что лошадям, как и людям, давали имена.

Лошади были так выезжены, что поводья не требовались, они скорее служили украшением, весьма ценившимся самими лошадьми. Единственным способом общения с ними оставалось слово; и, видя, что свобода благоприятствует развитию их способностей, им предоставляли возможность вольно пастись на великолепных лугах на берегу реки Коссинит все время, когда они были свободны от хомута или седла.

На работу либо на кормежку лошадей созывали звуком трубы. Казались невероятными их способности в цирковом искусстве и даже в салонных забавах, их отвага в бою, их послушание во время торжественных церемоний. Ипподром Абдеры был так же знаменит, как труппы канатоходцев; на боевые доспехи коней либо на их пышные похороны приезжали посмотреть со всех концов Фракии.

Усиленное развитие природных способностей лошадей, их воспитание — одним словом, такая гуманизация лошадиного племени породила явление, которое бистоны считали также источником своей славы: у лошадей развивался разум; это, правда, приводило к странностям, дававшим пищу для всеобщих пересудов.

Так, одна кобылица потребовала зеркала в свое стойло, она сама хватала их зубами в доме хозяина, а трельяжи, которые она не любила, разбивала ударами копыт. Когда ее каприз удовлетворили, она принялась вертеться перед зеркалом, словно кокетка.

Белый жеребец по кличке Балиос, названный так в честь бессмертного коня Ахилла и участвовавший в двух военных кампаниях, любил, когда ему читали вслух героические поэмы, написанные гекзаметром; а умер он от несчастной любви к женщине. Это была жена военачальника, его хозяина, и она, разумеется, всем рассказывала о любви жеребца к ней. Считалось, что влюбленность коня должна льстить его владельцу, и это вполне естественно для столицы коневодства.

Отмечались также случаи убийства жеребят, что вызвало немалую тревогу; жеребят стали отдавать на попечение старым мулицам; заметили и интерес лошадей к рыбе и конопле, на посевы которой они все чаще совершали набеги; нередки стали случаи неповиновения, и, чтобы сломить упрямство животных, кнута уже было недостаточно, приходилось пользоваться каленым железом. Последнее средство применялось все чаще и чаще, но, несмотря на это, мятежный дух лошадей возрастал.

Бистоны, все более восхищаясь своими лошадьми, не обращали внимания на странности их поведения. А случаи своеволия лошадей не прекращались. Так, несколько жеребцов однажды вступились за непослушную кобылицу, которую избивал погонщик. Лошади все чаще не давали надеть на себя сбрую либо ярмо, так что некоторые хозяева стали предпочитать для работы ослов. Бывало, та или иная лошадь не желала входить в загон; но обычно это случалось с лошадьми богатых людей, и такое непослушание ласково называли капризом.

Однажды лошади не явились на зов трубы, и пришлось сгонять их кнутами; впрочем, в последующие дни подобное не повторилось.

Мятеж начался в тот день, когда после отлива берег оказался сплошь усыпан мертвой рыбой. Лошади досыта наелись и на луг шли медленно, с угрюмым видом.

А в полночь началось нечто невообразимое.

Город был разбужен глухим нарастающим шумом. Оказалось, лошади бросились на штурм города, однако в ночной темноте жители поняли это далеко не сразу.

Так как пастбища находились в пределах города, ничто не могло сдержать натиск лошадей; к тому же они прекрасно знали внутреннее устройство домов своих хозяев. Эти два обстоятельства и привели к катастрофе.

Ту ночь жители города запомнили на всю жизнь, все ее ужасы стали явными с наступлением дня, когда глазам горожан предстала страшная картина.

Разбитые ударами копыт двери валялись на земле, рассвирепевшие животные врывались в дома целыми табунами. Пролилась кровь, немало жителей пострадало от копыт и зубов одичавшего стада; среди лошадей также были потери, ибо люди взялись за оружие.

Дрожали стены, город окутала поднятая копытами пыль; невообразимый шум, в котором можно было различить крики ярости и боли, многоголосое ржание, удары копыт, разбивающих двери, — все это усиливало ужас, вызываемый картиной разрушения. От топота мятежных табунов земля дрожала, как при землетрясении, зачастую они мчались бешеным галопом то туда то сюда, без какой-либо определенной цели; опустошив все посевы конопли и даже несколько винных погребов, одурманенные животные, развращенные участием в человеческих пиршествах, крушили все и вся. Спастись морем было невозможно. Кони, знавшие, для чего предназначены корабли, перекрыли людям доступ к причалам.

Лишь крепость оставалась еще невредимой, и укрывшиеся в ней жители стали ее защитниками. Они метали дротики в каждую лошадь, приближавшуюся к стенам, а если какая-либо из них падала мертвой, затаскивали тушу внутрь крепости, дабы запастись пищей.

Среди осажденных ходили самые невероятные слухи. Якобы поначалу у взбунтовавшихся лошадей была только одна цель — грабеж. Вышибив двери, лошади врывались в комнаты; их интересовали роскошные ковры, которые они пытались накинуть себе на спину, а также драгоценности и другие блестящие предметы. Сопротивление хозяев грабежу и вызвало их ярость.

Говорили и о чудовищных любовных актах, о женщинах, подвергшихся звериному натиску жеребцов в своих постелях; даже называли некую благородную девицу, что, рыдая, рассказала о нападении на нее: она проснулась в спальне, слабо освещенной ночником, почувствовав на своих губах отвратительную верхнюю губу вороного жеребца, а нижняя отвисла от сладострастия, обнажив страшный оскал огромных зубов; она громко закричала от страха, а глаза жеребца горели вожделением совсем по-человечески; тут ее залило море крови — это прибежавший на крик слуга пронзил коня мечом…

Говорили и об убийствах людей, при которых кобылицы проявляли чисто женскую злобу, разрывая свои жертвы на куски. Ослов уничтожили всех, а мулы примкнули к восставшим; крушили все вокруг, но особенно ополчились против собак. От сумасшедшего галопа содрогались дома, погром продолжался. Необходимо было выйти из крепости, несмотря на всю опасность этого, но иначе городу грозило бессмысленное уничтожение.