Встречи на ветру - Николай Беспалов

На Невском проспекте народу поубавилось. Народ засел у телевизоров. Смотрят многосерийный телефильм с актером-милашкой Соломиным в главной роли.

– Пройдемся немного. Осточертело сидеть в кабинете. – Мамочка моя родная – он взял меня под руку!

Мы идем вдоль ограды Михайловского сада. Никого нет. «Рискну», – решаю я и целую Ивана в щеку.

– Ты бы ещё меня в лоб поцеловала, как покойника, – отвечает он и взасос целует. – Смеётся негромко. – Вот так, девочка. Это только присказка, сказка впереди.

У меня вырывается: «Когда?»

– Не гони лошадей. Всему свое время.

Домой мы пришли, когда на часах было около девяти вечера.

Ольга Федоровна нас ждала.

Она на этот раз не ругалась, а только нюхнула, покачала головой и сказала: «Чему же ты научишь девочку? Идите на кухню. Петр уже поел и умотал куда-то».

Через неделю Иван Петрович перешел на работу в обком партии.

На прощание сказал мне:

– Освоюсь и тебя к себе возьму.

Кто же мог знать, что в декабре выйдет Постановление ЦК КПСС и наш генеральный секретарь начнет устраивать все по-своему? Я далека от их выкрутасов. Одно знаю: злые они все.

В тресте я проработала до нового 1971 года. Иван Петрович тоже недолго пробыл в партийных начальниках. Его послали работать в область.

– Я в деревню не поеду, – сказала я, когда он предложил поехать с ним в Подпорожье.

– Пропадешь тут без меня.

Он ошибался.

Осипа Аркадьевича, того, что предлагал мне попить чайку, все же с должности начальника треста сняли и направили на работу в главк. Это у них называется ротацией кадров.

Коля-комсорг тоже не задержался. Этого говоруна и алкоголика взяли в Дзержинский райком партии возглавлять народную дружину.

Я его встретила накануне новогодних праздников. И где бы вы думали? В очереди за исландской селедкой в винном соусе. Был он слегка пьян и весел. Предложил встречать новый год с ним.

– У моего товарища, вернее, у его папаши, дача под Сестрорецком. Погуляем.

Конечно, я отказалась. Они там напьются и станут приставать. Знаю я этих комсомольцев.

Петю забрали в армию сразу после ноябрьских праздников, а его брату разрешили ночевать дома. Он уже четверокурсник.

Вот вспомнила. Шестого декабря неожиданно приехал Иван Петрович. Ольга Федоровна наотрез отказалась ехать с ним в Подпорожье – так он примчался уговаривать её.

Это была суббота, и я сидела у себя в комнате, читала новый номер журнала «Юность». Стихи какой-то мне не знакомой женщины с татарской фамилией и именем – Белла Ахмадулина.

Даже через прикрытую дверь мне было слышно, как они ссорятся.

– Что я там буду делать? – громко спрашивала Ольга Федоровна, и ей так же громко отвечал муж:

– И там школа есть. Видишь, какая цаца. Ей столичную школу подавай.

Потом они стали говорить тише, и мне было уже не разобрать, о чем они. И вдруг очень громко:

– Не поедешь? Заведу себе там молодую деваху. Наплачешься тогда!

И в ответ:

– Был кобелем, им и остался. Хорошо, уберегла Ирину от твоего хрена. Не буду же я спорить.

Потом мы втроем ужинали, и Иван Петрович много пил и ругал какого-то начальника. Он и болван, он и вор, он и бабник.

Ольга Федоровна молчала. Посмотрит в сторону мужа, ухмыльнется и молчит. Закончился вечер тем, что мы вдвоем с Ольгой Федоровной оттащили его в комнату. Так и уложили одетого в постель.

– Ты погляди за ним, а мне надо к подруге сходить. Хворает она. – Я вспомнила Петины слова.

Ну и семейка.

Иван лежит на спине и тихо посапывает. Настоящий большой ребенок. Я же не зверь. Начала раздевать его.

– Я сам, – это Иван сказать успел…

Когда уехал Иван Петрович, я не слышала. А в понедельник я подала заявление об уходе из орденоносного треста.

Так что новый год я встречала безработной. Начальник отдела кадров мне на прощание сказал: «Можешь гулять месяц, а потом стаж прервется, и ты будешь считаться тунеядкой».

И назвал статью Уголовного кодекса, по которой меня могут посадить в тюрьму.

Я же решила: найду работу на каком-нибудь производстве. Отработаю год и получу направление в вуз. Рабочему человеку у нас все дороги открыты.

Двадцать третьего декабря я получила письмо от мамы. Она писала, что папа болеет и врачи говорят, ему не жить. Рак легких.

У меня месяц в запасе. Помните, я говорила, что экономлю? Хотела купить зимние сапожки. Шубка есть, а приличных сапожек нет. Не купила сапожки. Купила билет на поезд туда и обратно.

Тогда и встретила Колю. Я хотела привезти маме что-нибудь вкусненькое.

Коля, наверное, был сильно пьян, потому что отдал мне банку селедки в винном соусе. Кое-чего мне удалось купить самой. Мама будет рада. Я еду в Жданов.

Почти всю дорогу я спала. Как забралась на верхнюю полку, так и оставалась там. Нет, конечно, я слезала, чтобы сходить в туалет. Ольга Федоровна меня так накормила перед дорогой, что я не хотела кушать до Киева. Там же отвела душу. Поезд стоит на станции Киев-Пассажирский сорок минут. Можно успеть пообедать в привокзальном ресторане. Украинский борщ был настолько жирный, что его мне хватило за уши. Из тех пампушек, что дали к нему, две я взяла с собой в вагон. На них и доехала до города Жданов.

О своем приезде я маме не сообщала. Зачем волновать?

Я успела отвыкнуть от воздуха Азова. Мне показалось даже, что мне не хватает ветров с залива, запахов тины и бензина. До дома я шла медленно. Мой багаж – это небольшая дорожная сумка и пакет с продуктами, что я приготовила для мамы.

Долгая дорога утомила, несмотря на то, что я её практически проспала. Во рту сушь, отрыжка тухлыми яйцами, тело ломит. Как было хорошо в постели с Иваном.

– Мне уже сорок пять лет, – говорил он тихо, положив голову мне на грудь. – Это у вас, баб, в сорок пять баба ягодка опять. У мужчин это критический возраст. Мой кореш, старше меня на три года, год назад дал дуба. Инфаркт. А ведь каким здоровяком был. Он у нас во взводе гранатометчиком был. Потаскай на горбу эту штуковину. Ему хоть бы хны.

Народу на улицах промышленного центра мало. Не то, что в Ленинграде. Там на Невском в это время полно. Бегают по магазинам.

Мало того что у нас в Жданове металлурги, у нас шесть кожевенных фабрик. Один «Азовсталь» чего стоит.

Да что это я? Какие заводы и фабрики? У меня папа болен.

Все-таки дура я. Ускорила шаг. Вот и поворот, за ним мой дом. Чем ближе я подходила к нему, тем сильнее билось сердце. Страшно же.