За год до победы - Валерий Дмитриевич Поволяев

в голове. Сверху на него свалился Старков, но тут же вскочил и, подладившись под коляску мотоцикла, махнул зажатым в руке «шмайсером».

– К рулю! Быстро! – выкрикнул он. – Чего стоишь! Двигай наверх! Заводи мотор! – Старков закряхтел, горбясь под тяжестью сползающего на него мотоцикла, Лепехин без разбега прыгнул, стараясь взобраться на ребровину окопа, но сорвался. Падая вниз, ломая ногти о земляную стенку, он увидел, что на бруствере, через который они только что перемахнули, возникла длинная темная фигура, и Старков из-под коляски, с колена выстрелил в нее, фигура без крика, без стонов, совсем молча, словно кукла, перевалила через бруствер и, сломавшись в поясе, с вязким шорохом, больно вонзившимся в секундную растерянную тишину, съехала на дно окопа. На деревянной слеге, проложенной в бруствере для крепости, повис, зацепившись ремнем за конец горбыля, автомат. Взобравшись на ребровину, Лепехин изо всех сил потянул руль к себе, но мотоцикл не подался. Он был тяжел и неувертлив, и Лепехин, стиснув зубы, страдая за оставшегося в окопе Старкова, ничего не видя в темноте, наугад долбанул сапогом по педали завода, мотоцикл взревел, и тотчас на звук его стали бить скрытые извилинами окопа автоматчики. Пули вспарывали воздух, они посвистывали слева, справа и над головой, метили прямо в него, но Лепехин не замечал их. Наконец мотоцикл подался, рванулся из окопа, выламывая руки. О железный бок коляски жарко щелкнула автоматная струя, пули, пробив люльку, застряли в ней. Лепехин повис на руле. Мотоцикл упрямо полз вперед и тащил за собой Лепехина, а он не мог подтянуть к себе обмякшие от ушиба ноги, не мог остановить и мотоцикл. Тогда он выкрикнул в гулкую ночь бессвязные слова, в ответ железо коляски вновь вспороли пули и лишь после, уже издалека, до него донесся глухой, скраденный темнотой, а может, чем-то сдавленный – на это больше похоже, подумал Лепехин, – голос Старкова. Этот голос будто влил в Лепехина новые силы, он наконец подтянул тело к рулю, перекинул ватную ушибленную ногу через сиденье. Сразу показалось, что пуль стало меньше и гитлеровцы бьют куда-то в сторону. Лепехин круто повернул руль, помчался к окопу; подъехав, вначале услышал, а потом разглядел, что внизу, сопя и с хрипом размахивая в темноте руками, возятся три или четыре человека. Переваливаясь с сиденья через коляску, Лепехин еще раз зацепил ушибленной ногой за пропоротый пулями угол, резь ножом вонзилась в его тело. Хромая, Лепехин доковылял до окопа и только тут вспомнил, что автомат остался в коляске, но медлить было нельзя, он на ходу нагнулся, вытаскивая из-за голенища нож, и, припаявшись пальцами к нагретой деревяшке рукояти, спрыгнул в копошащуюся кучу людей. Под ним заворочался здоровенный, пахнущий кислым потом и табаком фашист, и Лепехин, широко взмахнув ножом, с силой ударил его к спину. Гитлеровец, набычившийся, обмяк и, заваливаясь, ткнулся головой в стенку окопа.

– А-а-эй! – бессвязно выкрикнул Лепехин. Он враз запамятовал и фамилию Старкова и имя его – тот сдавленно замычал в ответ, будто ему тисками зажали горло. Старков находился рядом, и когда над окопом прошла длинная цветистая очередь, сержант увидел в тусклом жаре ее, что Старков возится на дне окопа сразу с двумя гитлеровцами, Лепехин, волоча подбитую ногу, прохромал вперед, схватил ближнего немца за воротник и, подставив под его спину колено здоровой ноги, переломил на себя. Гитлеровец закричал от боли, перевернулся, выскользая из рук Лепехина. Лепехин отпустил, и тот, обессилевший и беспамятный, неподвижно распластался на промерзлом насыпе окопа.

Третьего прикончил Старков прежде, чем Лепехин сумел помочь ему. Он откинулся к туго оббитой лопатами стенке, прижался к ней спиной, загнанно задышал.

– Сейчас еще поднабегут, – отер губы ладонью. – За ними не задержится.

– Ранен?

– Н-не знаю… Есть немного. Помяли…

– Хорошо, что темнота. – Лепехин уперся сапогом в выбоину окопа и выбрался наверх. В стороне бил одинокий автомат, гитлеровец не видел цели и палил в копеечку. Лепехин лег животом на снег, протянул в темноту руку.

– Скорей! – прислушался, стараясь разобрать в стрельбе звук мотора, закричал: – Есть! Есть! – различив едва приметный, едва живой – все-таки живой! – стук мотоцикла.

Под обрезью облаков хлопнули две ракеты, и Лепехин увидел мотоцикл. Опять ударили автоматы. Когда пули попадали в металл, мотоцикл будто освещался огнем электросварки, но не сбавлял скорости и, не сворачивая, не застревая в выбоинах, продолжал двигаться по кругу. Ракеты погасли, но на смену им взлетели еще несколько. Стрельба утихла, она будто оборвалась, и Лепехин, всмотревшись в темь, понял, что их сейчас будут брать в кольцо, будут обкладывать, как обкладывают зверя на хорошо продуманной охоте. Серые фигуры, пригибаясь, перебегали по полю. Слева, справа… Спереди. Сзади?.. Сзади, в первой линии окопов – тоже немцы.

– Где ты там? – просипел он промозглым, увядшим голосом. – Скорее!

– Тут, – Старков вцепился в его руку, с надсадом выбрался из окопа.

– Окружают, с-сволочи! – беспокойно проговорил Лепехин и, не дожидаясь ответа, привстал в рывке, подался вперед, как спортсмен на старте, потом прыгнул на звук, когда мотоцикл приблизился. Горячая струя опередила его, сбила наземь, боль опалила грудь. Попали. Или старая рана прихватила? Как же так, как же? – ведь говорят, что в одну воронку снаряд два раза не ложится, пуля дважды одну и ту же рану не клюет. Похоже, пуля была на излете и, уже без сил отрикошетив от мотоцикла, лишь зашибла, слабо контузила его. Старков кинулся к Лепехину, ухватил под мышки; пригибаясь, потащил в сторону:

– Жив? Ж-жив, па-арень… Пропадать, так с музыкой! Счас мы им покажем, где р-раки зимуют, счас мы с тобой круговую займем…

Лепехин, упершись сапогами в снег, вырвался, слабо взмахнул руками.

– Погоди… Я не убит. Сам!

Он поднялся на ноги и, закусив до крови губу, спотыкаясь и сипя, кинулся к мотоциклу, сдавил обеими руками тормоз, отпустил; мазнув ладонью по бензобаку, нащупал шишковину рычага скорости, обнесенного проволочной оградкой. Мотоцикл остановился.

– Сержант! – закричал он и, когда Старков навалился грудью на посеченный верх коляски, резко крутанул на себя рукоять газа. Под колесами завизжал морозный снег, неестественно длинные, скраденные ночной густотой тени стремительно отпрыгнули в сторону. Старков сгорбился, собираясь в ком, – он едва удерживался на продырявленном железе, – возя руками по дну коляски, пробовал нащупать какую-либо зацепину, но не находил. В небе вновь вспыхнула ракета. Лепехин резко тормознул, чтобы осмотреться.

Немцы не стреляли. Оставшиеся позади окопы молчали. Было слышно, как по-бабьи слезно воет поднимающаяся поземка; снежная крупа, не задерживаясь на гладкой, отутюженной морозом поверхности поля, уносится прочь.

И справа и слева на них надвигались плотные шеренги гитлеровцев, охватывая глубоким, уже почти замкнувшимся кольцом. Лепехин понял, что допустил просчет – в темноте он въехал в