Корпус 38 - Режи Дескотт

— Эти группы должны учить нас жить вместе и показывать нам, что так легче общаться. И потом, при обсуждении проще решить наши проблемы и конфликты… Это называется социализацией.

Снова ее перо что-то царапает в тетради.

— Однажды пациент напал на вас в душе. Вы не защищались. Почему? — Она поднимает голову.

— Но…

Он ищет слова. Растерялся.

— Что вы чувствовали?

— Мне было страшно, И больно. Знаете, он меня удивил. Я даже не мог защищаться. Я был уже на полу.

— Вы не хотели отомстить?

— Но… Нет… Его наказали. Поместили в изолятор. Вы меня об этом спрашиваете, чтобы понять, мог ли я это сделать раньше… Тогда это был не я… Я его даже не знал. Я думаю, он был не в себе.

— Хорошо, — удовлетворенно говорит она, что-то записывая. — А теперь, Данте, — она пытается перехватить его взгляд, — расскажите мне о Змее.

Он отшатывается на стуле. В глазах ужас. Руки сжимают бедра.

— Змей — это далекое воспоминание, — наконец говорит он, взвешивая каждое слово. — Скверное. Вы правда хотите, чтобы я об этом говорил?

— Поймите меня. Надо быть способным воскрешать в памяти такие вещи. Нехорошо прятать их в себе. Они могут выплыть вновь.

Он с сомнением покоряется:

— Это проявление моей болезни… Порождение моего рассудка, когда он был болен. Но сейчас я на правильном пути. Я уже очень давно об этом не думаю… Я и вправду надеюсь освободиться… Но трудно быть уверенным… Как вы думаете?

Она быстро улыбается. Потом что-то записывает.

— Нас особенно беспокоят ваши жестокие фантазии, которые вы описывали во время лечения сначала у доктора Ломан, а потом у других врачей в Службе.

— Но… именно это мне приказывал сделать Змей. Я не хотел… Но теперь, когда Змей замолк, когда я смог отдалиться, риска больше нет.

— Однако вы перешли от фантазий к действию. Как раз тогда, когда вас остановили.

— Но это было раньше… Я не смог. Я не смог ей сделать ничего плохого. Я ушел до… Вы же наверняка знаете. Я не смог. К счастью… Теперь Змей — ну, как будто он умер…

Ему любопытно, что же она все время записывает.

— Я хорошо ответил, доктор? Скажите…

— Не беспокойтесь. Это нормально, что вы тревожитесь. Вы были бы рады покинуть ОТБ?

— Рад? Да… Мне страшно при мысли о возвращении в тюрьму. Но я должен отсидеть срок… Конечно, я бы предпочел все наказание отбывать здесь. Но это невозможно… Правда, доктор?

Жюльен поднимается. Данте смотрит на санитара с беспокойством. Тот жестом его успокаивает. Доктор обходит стол и протягивает Данте руку. Тот ее пожимает. Он надеется на ее великодушие. Доктор подталкивает его к выходу.

Кипящая вода словно хочет вырваться из электрического чайника, который бурлит и сотрясается, будто вот-вот взорвется. Элион берет его с подставки и, держа его довольно высоко, как это принято у хозяев пустыни, наливает бурлящую воду в три американских кружки. Сюзанна держит свою с надписью «Лейкерз», Манжин — «Чикаго Буллз»,[8]а хозяин кабинета — руками, нечувствительными к горячему, — чашку с буквами NYPD.[9]

Доктор Ломан положила свой чайный пакетик на ложку и отжала ниткой. Еще несколько темных капель упали в чашку.

— Не жалеете?

Она подняла глаза на патрона, которого успела изучить за это время, за тысячи встреч в его кабинете, суровом помещении с серой металлической мебелью. Календарь и несколько памяток, пришпиленных к стене, работы по психиатрии и криминологии, расставленные на полках, досье, заполнившие два стола, — холодный ансамбль, никак не отражающий личности патрона.

— Абсолютно. Он у нас уже больше года. Он один из старейших пациентов, и мы сделали для него все, что могли.

Доктор Рош убеждена, что ему лучше, что он способен адаптироваться к жизни в обществе, равном его интеллектуальному уровню. Но ее обеспокоило то, что она оценила как его попытку управлять настроением: едва ему удавалось вызвать ее улыбку, она увидела в его взгляде неприятное удовлетворение, словно он обладал над ней властью, которую, по его мнению, давала ему эта улыбка.

С точки зрения доктора Ломан, речь шла лишь о проявлении радости, поскольку эта улыбка могла рассматриваться как одобрение. Она по привычке настаивала на своем. Ее главный довод — нельзя доказать его способность к насилию, поскольку все его акты истинной жестокости были направлены против себя и членовредительство наносилось себе самому.

Поистине критическим оставался вопрос диагноза. Психопат ли он, как утверждал Льенар двумя годами ранее, ставший сексуальным садистом, поскольку был жертвой в детстве, с чертами шизофреника — что подсказывает возникающая порой склонность к психотической недостаточности? Или же теперь имеет место действительная шизофрения в форме псевдопсихопатии с навязчивыми фантазиями на тему убийства, — результат психотической незрелости?

Она высказывается за шизофрению, основываясь на галлюцинациях, которые не считает «оборонительной системой» психопата, как это иногда бывает.

Репутация доктора Ломан, ее отношения с различными членами Комиссии медицинского контроля и поддержка доктора Элиона склоняют весы в ее сторону.

— Ваше мнение, Филипп? — спрашивает Элион, поворачиваясь к Манжину.

Сюзанна предпочитает на него не смотреть. Во время разговора с КМК он в разговор не встревал. Но она чувствовала его враждебный взгляд всякий раз, когда брала слово.

— Эта история с психопатией уже начинает надоедать, — наконец отвечает Манжин.

— Среди наших пациентов всегда встречались психопаты. Это не значит, что мы должны держать их у себя вечно, — раздраженно возражает она.

— Не сердитесь, — улыбается он. — Говорю же, я с трудом разобрался в его досье. Но по тому, что я смог там увидеть, мысли, изложенные столь хладнокровно, не согласуются с галлюцинаторными предписаниями.

— ОТБ не может больше ничего для него сделать. Что касается моего диагноза, вряд ли я ошибаюсь. Впрочем, он еще на год останется во Фреснес — мы сможем еще раз удостовериться.

— Тем самым вы не исключаете сомнений. Потому что не хотелось бы отпустить на волю чудовище, готовое играть лезвием по приказанию Змея. Что вы на это скажете, доктор?

Она содрогается от улыбки и внезапно почти змеиного взгляда Манжина.

— И все-таки вы ошибаетесь, — произносит он, не обращая внимания на напрягшегося Элиона. — Однако это не первая диагностическая ошибка в нашей профессии… И если он когда-нибудь все-таки совершит преступление на воле, — говорит Манжин, устремив взгляд в окно, — это, скорее всего, докажет, что он психопат, отождествившийся наконец с агрессором, бившим его в детстве, а не шизофреник с галлюцинациями… Еще один случай или подтвердит вашу позицию, или утихомирит наш спор… Но, — продолжает он, пользуясь общим молчанием, — если Данте совершит преступление и воплотит свои идеи, не хотелось бы мне быть на нашем месте. Это вызовет кое-какие завихрения в среде психиатрии. И не только в ней. Как по-вашему?