Великолепная маркиза - Жюльетта Бенцони

Когда они пришли к дому на улице Бельшас, выяснилось, что маркиза не было дома, и небольшая толпа, шедшая за Анной-Лаурой от площади Сен-Сюльпис, разочарованная и ворчащая, лениво разошлась. Остались лишь несколько женщин, двое мужчин и водонос, к которому Анна-Лаура и обратилась с взволнованными словами благодарности. Тот только отмахнулся. Но прежде чем уйти, мужчина снял кокарду со своей вылинявшей фетровой шляпы и протянул ее молодой женщине.

— Напоследок один добрый совет, гражданка. Если ты не хочешь неприятностей на свою голову, не выходи на улицу без этого! И больше никаких кабриолетов, тем более что твой уже спалили. И вообще появляйся на улицах как можно реже — целее будешь.

Анна-Лаура, оправившаяся от страха, внимательно вслушивалась в слова своего спасителя. Только что перед толпой его голос звучал резко и пронзительно, а теперь был мягче и мелодичнее. И в этом голосе была какая-то магия, несмотря на простонародный говор. Он сумел усмирить разъяренную толпу и спасти Анну-Лауру, к тому же сумел уцелеть и сам.

Госпожа де Понталек обратилась к Урсуле — кухарке, поспешившей на помощь своей хозяйке.

— Вы ведь знаете этого человека, Урсула? Он утверждает, что носит в наш дом воду. Его зовут Жонас Мерлю, так ведь, Урсула?

Женщина пристально посмотрела вслед удалявшейся фигуре.

— Ничего подобного! Я его никогда прежде не видела… — она с сомнением покачала головой.

В полночь тревожный гул набата разбудил Париж…

В городе уже несколько недель не звонили колокола. Первым тишину нарушил колокол монастыря Ордена францисканцев, за ним зазвонили в церкви Сент-Андре-деэ-Ар, в предместье Сент-Антуан, в Гравилье, Ломбаре и Моконсее. Молчал только колокол в Сент-Жермен-л'Оксерруа, когда-то давший сигнал к началу Варфоломеевской ночи. Поэтому он и не подавал голоса — эта ночь по злому умыслу должна была стать повторением той страшной резни…

Потом заговорили барабаны. Они возвестили общий сбор. А ночь 9 августа была красивой, теплой, удивительно звездной. Париж сиял всеми огнями, освещенный, как в праздник, окружая светящимся ореолом темный дворец Тюильри и его сады. Там горели только несколько наружных светильников, и все здание казалось огромным и загадочным животным.

Несколькими часами раньше Жосс де Понталек привез в Тюильри Анну-Лауру под предлогом того, что он не желает волноваться о ее судьбе в то время, когда он будет защищать жизнь своего короля и его семью. Было известно, что надвигаются решающие события и без схватки не обойдется. Поэтому, когда маркиз де Понталек вышел из дома с пистолетами и настоящей, а не придворной шпагой, Анна-Лаура без колебаний последовала за ним. Она наконец-то получила доказательства привязанности маркиза — ее, супруг отказывался расставаться с ней в минуту опасности. Разделить участь мужа, какой бы она ни была, разве не об этом она мечтала?

С 20 июня, когда отвага короля заставила отступить жителей предместий, бунтовщики только ждали своего часа. Обстановка продолжала накаляться. На восточной границе собрались австрийские и прусские войска, возглавляемые герцогом Брауншвейгским, готовясь вторгнуться во Францию. «Отечество в опасности» — под этим лозунгом начали вербовку добровольцев прямо на перекрестках, чтобы пополнить, поредевшие ряды королевской армии. Лафайет, узнав о том, что произошло в Тюильри, покинул армию, чтобы защитить королевскую семью.

Жирондистское правительство едва держалось, ему наносили ощутимые удары самые яростные участники Клуба якобинцев, целью которых было добиться от Национального собрания свержения короля. К тому же, перед ставшим уже ритуальным празднованием дня падения Бастилии 14 июля в Париже собрались республиканцы, прибывшие из Марселя, Бреста и с севера Франции. Они напоминали стаи голодных волков. Их ярость и чинимое ими насилие посеяли страх, который власти тщательно скрывали под командирскими окриками. Праздник на Марсовом поле порадовал «сердца патриотов». Под равнодушным взором Людовика XVI там сожгли огромное дерево, увешанное до самой макушки дворянскими гербами, и стол с коронами, лентами, нитями жемчуга и другие символы дворянской власти. Народ ликовал — люди танцевали, подпрыгивали, кричали возбужденно вокруг этого костра, как американские индейцы вокруг столба пыток, рискуя поджечь свои кокарды и одежду.

А 28 июля газеты вышли с так называемым манифестом герцога Брауншвейгского. Герцог пригрозил — если парижане не подчинятся немедленно и без всяких условий своему королю, монархи-союзники жестоко отомстят, сровняв Париж с землей и подвергнув мятежников пыткам. Немедленно увеличилось количество наспех сбитых помостов на открытом воздухе и трехцветных палаток, где записывали добровольцев, но страх спровоцировал и гнев секций, и без того уже взбудораженных экстремистами и теми, кто корыстно искал в падении короны грядущую власть и богатство. Монархию должно было свергнуть как можно быстрее, чтобы поднять людей на борьбу с захватчиками. Идея сама по себе была неплоха. К несчастью, слишком много сброда проникло в ряды тех, кто видел в добродушном Людовике XVI врага страны и кто сгорал от желания принести наивысшую жертву.

Анна-Лаура давно не бывала в Тюильри. Она никогда не стремилась попасть во дворец. Там ей нечем было занять себя, она чувствовала себя ненужной и неуклюжей среди всех этих блестящих и незнакомых ей людей. А так как Жосс никогда не стремился к тому чтобы его жена добилась успеха при дворе, на что у него были свои причины, то те, кто знал о ее существовании, считали ее хрупким созданием слабого здоровья, оправляющимся после очередного выкидыша. Это было исчерпывающим объяснением ее уединенной неприметной жизни. Именно поэтому появление Анны-Лауры в траурном одеянии в покоях королевы стало своего рода сенсацией.

Юная маркиза отметила про себя, что рядом с королевой теперь было меньше придворных, чем прежде. Несколько дам окружали Марию-Антуанетту, ее четырнадцатилетнюю дочь Марию-Терезию и ее золовку, нежную и набожную Мадам Елизавету. Анна-Лаура предполагала найти себе укромное местечко, но оказанный ей прием удивил ее. Сестра короля бросилась ей навстречу, как только муж ввел маркизу в зал:

— Госпожа де Понталек! Вы пришли к нам в самый трагический день, хотя вы оставались в стороне, пока небо улыбалось нам. Как передать вам, насколько взволновал нас ваш поступок? Сестра моя, — обратилась она к Марии-Антуанетте, — посмотрите, кто присоединился к нам в тот час, когда многие покидают нас!

Мария-Антуанетта внимательно посмотрела на молодую женщину, склонившуюся в реверансе, и наклонилась, чтобы поднять ее. Рассматривая юное лицо, еще хранившее следы недавней трагедии, королева покачала головой:

— Вам не следовало привозить вашу жену, маркиз! — обратилась она к Жоссу. — Ваша юная супруга и без того получила свою долю огорчений. Что может утешить мать, потерявшую ребенка?! Вам следовало спрятать ее в надежном месте…

— Маркиза не желает этого, ваше величество. Мы оба преданно служим вашим королевским величествам.