Портрет семьи - Наталья Нестерова

— Пылищи набралось, — и подражая украинскому акценту: — Шо-то нихто з Херсону нэ еде.

Теперь перестали ездить вовсе. Старики умерли или одряхлели, молодежь отоваривается на местах и поступает в свои национальные вузы. И все мы, спасибо перестройке, — как птицы с выщипанными крыльями. Без маховых перьев летать нельзя.

Еще одно слово из украинского перешло в наш семейный язык, полностью изменив значение. По-украински доба — сутки, цылодобово — круглосуточно. Но у нас цылодобово — выражение крайней эмоциональной экспрессии, как положительной, так и отрицательной. Упал кирпич на ногу — цылодобово! Выиграли в лотерею пылесос — цылодобово!

* * *

После свадьбы Люба и Антон два месяца жили у нас, никак не могли снять комнату. Они вдребезги, на досточки, разрушили диван-кровать. Ночные звуки их бушующей плоти разбудили во мне половой инстинкт. Раньше никакого биологического зова я не испытывала. А тут прямо пылала огнем и скручивалась от томления. Как-то встала ночью воды попить. Папа в проходной комнате плакал, уткнувшись в подушку. Я сделала вид, что не заметила. Выпила воды, вернулась, подсела к нему.

Мы плакали обнявшись. Папа — в тоске по маме, я — не зная, куда пристроить свои инстинкты. А в соседней комнате скрипел-грохотал диван…

Старшую дочь Люба родила на пятом курсе, защищая диплом. По списку она была десятой, но, не дожидаясь очереди, обхватив живот, ворвалась в аудиторию:

— Я рожаю! Схватки! Скорей меня защищайте!

Дипломная комиссия перепугалась, и ей задали только один вопрос:

— Вы на какую оценку рассчитывали?

Люба не смогла сразу ответить, скривилась от боли.

— Пять! — замахал руками председатель комиссии. — Вы получаете «отлично»! «Скорую»! Девушка, только не здесь!

Еще сутки Люба пролежала в больнице, пока не родилась Алиска. Младшего сына, Егорку, она родила уже на Севере.

Антона распределили в Сургут. Они жили в продуваемом бараке. Зимой до льда замерзали стены, у детей с декабря по июнь зелеными вожжами из носа текли сопли. На три летних месяца детей с Севера увозили в пионерские лагеря.

Я приходила на вокзал — увидеть, передать гостинцы. Поезда с детьми все шли и шли. Радио объявляло: из Тюмени, из Мурманска, из Норильска, из Сургута… Поезда, забитые детьми, как в войну. Детям нужны солнце и фрукты. Я даже боюсь задать вопрос, где берут сегодняшние дети-северяне солнце и витамины.

Летнего запаса здоровья Алиске и Егорке хватало до Нового года, а потом снова — бронхиты, гаймориты, ангины. У бабушки на каникулах они были загорелыми и крепкими, к весне — дохлятиками.

Для Любы, выросшей на юге, круглосуточные полярные ночи, морозы и метели были почти каторгой. Но за мужем она бы поехала и на каторгу.

Очень долго жизнь ребят напоминала мне борьбу за выживание. И все, что они теперь имеют, заслужили по праву.

Антон успешно двигался по служебной лестнице, к моменту дележа нефтяного пирога имел в руках большой ножик. Но из государственной корпорации не ушел, превратился в метиса — гибрида олигарха и чиновника. Ребята вдруг разбогатели.

Конечно, деньги у них были всегда. Приезжали в Москву — шиковали, как капитаны дальнего плавания. Но теперь денег стало не просто много, а не переварить.

У меня же все катилось по наклонной: семья, работа, психическое состояние. Люба приехала отправлять детей на учебу в Англию и покупать квартиру в Москве. Детей она отправила, а первой квартиру купила мне. Возражения отмела с обидой:

— Неужели я бы от тебя не взяла?

— Хорошо, но только если ты и себе купишь апартаменты.

— Гроши кончились.

— Вот видишь!

Она набрала их сургутский номер:

— Антон! Кирка стоит в позе, можешь мне пять тысяч зеленых выслать, чтоб ее распрямить?

Тогда, в начале девяностых, хорошая квартира в центре так и стоила — пять тысяч долларов. Для меня эта сумма была не просто большой. Астрономической!

Люба купила четырехкомнатную квартиру на Ленинском проспекте. От меня десять минут езды.

Но жила там недолго.

Лет семь назад Люба поселилась на Майорке, на одном из островов Балеарского архипелага, в Испании. Приезжает два-три раза в год, но никогда — зимой. Она натерпелась холодов на всю оставшуюся жизнь. Антон к ней периодически, но не часто летает.

Не знаю, что произошло между ними. В своей семье не разобраться, что уж других судить. Они не разводились, не ссорились, они по-прежнему муж и жена.

— Но почему? — пытала я Любу. — Как можешь ты допустить, что Антон приходит вечерами в пустую квартиру? Как можешь ты без него существовать? Вы выдержали испытание холодом, нищетой, болезнями детей, а богатством не выдержали?

— Оно рассосалось, — ответила Люба.

— Что «оно»? Любовь? Муж, дети?

— Все! Был тугой комок, стала тонкая пленка. Такая тонкая, что и дыр не заметно. Да ты не переживай, у нас все отлично. Вот в Англию полечу. Барон охоту на лис завел. Костюмов специальных из сукна нашили, красное с белым и при котелке. Буду за лисами на лошади скакать.

Старшая дочь Хмельновых Алиса вышла замуж за обнищавшего английского барона. На папины деньги баронесса отремонтировала родовой замок.

Теперь там какая-то помесь музея и отеля. Егорка Хмельнов ушел в бизнес. Что-то с помощью папы отпочковал от российской промышленности и качает нашу нефть в Англию.

Наверное, Алиса и Егорка, которые для меня почти такие же родные, как Лешка, никогда не вернутся на Родину. Мне от этого плохо. Мне кажется, будто их обокрали, хотя они разбогатели.

— Почему Лешка не ездит к моим? — спрашивает Люба.

— Он ездил… он весь в науке, ты же знаешь.

Лешка один раз наведал в туманном Альбионе друзей детства. Его приняли по первому классу.

Вернулся, сказал: «Мне это неинтересно!» — и прекратил общение. Первый перестал отвечать на электронные письма, даже на дни рождения забывает без моего напоминания Алиске и Егорке позвонить. Они ему неинтересны. Точка. Кол на голове теши!

— Я никому не нужна, — Люба усмехалась, плакала без слез, — ни Антону, ни детям.

— Ты максималистка! Тебе подавай быть нужной на сто процентов, а восемьдесят, сорок или тридцать тебя не устраивают! Дети выросли, у них своя жизнь, они не болеют и плевали на наш жизненный опыт.

— Муж тоже вырос?

— А ты хочешь, чтобы он, как в двадцать лет, табуреткой с ушами торчал у памятника Тимирязеву?

— Кирка! У нас все нормально. На других посмотреть, так они только зубами в глотку друг другу не вонзаются. Вот и ты с Сергеем… не смогла… Но когда вакуум в двадцати или в шестидесяти процентах, надо его каким-то дерьмом заполнять? Вот я собой и заполнила.