Юродивый - Сергей Шхиян

Батюшка ласково кивнул головой и отправился проводить службу. Я же остался в стоять перед алтарем в одиночестве. Все остальные прихожане толпились за моей спиной, а кто не сумел протиснуться в храм, в дверях и снаружи. В церкви был прохладно и меня начал потряхивать легкий озноб. Тотчас сзади стали шептаться. Меня все это начало серьезно беспокоить. Совсем не хотелось, когда ошибка обнаружится, чтобы разочарованные миряне накостыляли мне ни за что ни про что по первое число. Однако пока до этого было далеко, и я просто стоял на месте, ожидая, когда священник кончит службу.

Продолжалась она, как мне показалось, очень долго. Стоять на израненных ногах было больно, я невольно переступал с ноги на ногу. Каждый раз, стоило мне пошевелиться, сзади начинали шептаться. За время службы мои подштанники почти высохли и, наконец, потеряли свою недавнюю прозрачность. Хоть это немного примирило с длинным ритуалом.

Но все когда-нибудь кончается. Священник, наконец, последний раз помахал кадилом, облобызал иконы и удалился в царские врата. По идее можно было уходить, но сзади стеной стояли люди, которые, кажется, и не собирались покидать храм. Было чувство, что они ждут от меня каких-то действий. А вот каких, я понять не мог.

Наконец напряжение выросло до критического, я почувствовал это своей голой спиной. Пришлось импровизировать. Я низко поклонился иконе Спасителя, перекрестился и сделал шаг назад, Глубокий общий вздох был мне ответом. Толпа качнулась и зашуршала по полу подошвами. Я вновь поклонился, перекрестился и отступил еще на один шаг. Все повторилось в точности так же, люди отступали вместе со мной. Так мы и вышли из церкви, пятясь, кланяясь и крестясь.

Что все это могло значить, не знал ни я, ни, думаю, не знали и сами зрители. Однако приняли такое странное передвижение как должное. Только оказавшись на паперти, я повернулся к толпе. Народу здесь собралось множество. Несмотря на непрекращающийся дождь, весь церковный двор заполнили люди. Казалось, сюда сошлись не только жители этого села, но и всех соседних селений. На меня таращились как на какого-то шпагоглотателя…

Лишь только я спустился с церковного крыльца, сверкнула молния, оглушительно ударил гром, и с неба полились потоки воды. Тотчас мои подштанники опять промокли, снова лишив меня защитной одежды. Опять я стоял голым перед жадными до зрелищ людьми, не зная, что делать дальше. Спасла меня попадья, она подошла, низко поклонилась и пригласила в дом. Прихожане расступились и я, как Моисей сквозь море, в сопровождении матушки и обеих поповен, пошел к избе.

— Проходи, божий человек, будь как дома, — суетился батюшка, умильно глядя на меня слезящимися старыми глазами, — Счастье-то какое! Вот не думал, не гадал, что сподоблюсь лицезреть чудо…

Не думал и не гадал о такой радостной встрече, не только он. Я сам никак не мог прийти в себя от всего, что здесь происходило. Единственное, в чем можно было не сомневаться, это в том, что меня принимают за кого-то другого. Но ведь не спросишь же: «Ребята, а вы меня ни с кем не перепутали?» Приходилось терпеть назойливое гостеприимство, не без надежды получить с этого хоть какие-то дивиденды, вроде помывки в бане и хорошего обеда.

Жила семья священника по нынешним временам не бедно. Хотя в избе и была одна комната, зато с кирпичной печью и двумя окнами. К тому же при избе были еще и холодные сени. Обычное же, так сказать, типовое жилище состояло из одной клети, выходящей прямо на улицу.

Меня усадили на лавку возле окна и теперь любовно осматривали. Я в свою очередь присматривался к новым знакомым. Самому попу по виду было под шестьдесят, возраст вполне почтенный, если не старый, особенно учитывая эпоху, когда большинство людей просто не доживало до таких лет. Матушка выглядела едва ли не в два раза моложе, была по-своему красива, с молочной белизны кожей, приятным полным лицом и ямочками на щеках. Дочерям на вид было лет по семнадцать, восемнадцать. Обе были похожи на мать, но еще не вошли в роскошное женское тело и по меркам своего времени могли считаться даже худощавыми.

Теперь, когда я уселся на почетное место, разговор как-то завял. Во всяком случае, я не знал, о чем с ними можно говорить. Думаю, что и у почтенного семейства возникли те же трудности. Мы продолжали, улыбаясь, рассматривать друг друга, не спеша активно общаться. Наконец я решился и спросил, нет ли у них бани.

— Банька есть, как баньке не быть, — с видимым удовольствием, потирая руки, ответил батюшка, — Сейчас же прикажу работнику истопить!

Он тут же заторопился во двор, а я остался наедине с женщинами. Подштанники у меня все еще просвечивались, что меня смущало, и я попытался сесть так, что бы юные девицы не могли изучать на мне анатомию. Однако они как бы невзначай переместились так, чтобы не терять меня из виду. Правда, делали это не нарочито, случайно блуждая взглядами по бревенчатым стенам избы, не забывали останавливать любопытные взоры и на мне. Матушка была откровеннее и таращилась напрямую, не скрывая явного интереса. Мне это скоро надоело и я процитировал вспомнившуюся фразу из какой-то старой книги, причем ни к селу, ни к городу:

— Овсы то нынче, говорят, задались!

— А ты, божий человек, летать не умеешь? — так же не к месту, спросила попадья.

— Летать? — сбился я. — Нет, летать я не умею, зато умею ходить!

— Ходить! — в один голос ахнули поповны. — Это как, ходить?!

— Ногами, — нерасчетливо ответил я, что дало дамам возможность с полным правом уставиться на мои ноги и не только на них.

— Ну, как все ходят, так и я хожу, — ответил я, вновь меняя позу.

Меня такое откровенное разглядывание начало порядком раздражать. Я даже начал понимать женщин, которым постоянно пытаются заглянуть под юбки и за пазуху. Однако возражать было не совсем уместно. Я сам явился в таком виде, так что нельзя было винить кого-то кроме себя. У меня получалась, так называемая, сексуальная провокация. Да и выходить из образа юродивого было опасно. Однако когда она наклонилась ко мне совсем близко, да еще близоруко прищурилась, чтобы лучше видеть, не удержался и спросил попадью:

— Нравится? Может совсем снять подштанники?

— Как хочешь, божий человек, — тотчас ответила она, — тебе все дозволено!

— А в баню со мной пойдешь? — начал наглеть я.

— Коли прикажешь — пойду, — смиренно ответила она.

— И дочек с собой возьмем?

— На все твоя воля…

— А что на это батюшка скажет?

— Батюшка только сердцем возрадуется! — совсем неожиданно ответила она.

Тут я совсем перестал понимать, что происходит. На блудливую козу матушка не походила, хотя интерес ко мне был у нее совсем не безгрешный. Оно и понятно, молодая женщина при старом муже. Всем мы живые люди. Однако вести в баню вместе с юродивым дочерей, было перебором. И главное, было непонятно, почему этому должен возрадоваться священник.

Батюшка все не возвращался, одеяние мое немного высохло, так что пялиться на меня больше не было смысла и обстановка как-то начала разряжаться, Мне очень хотелось разговорить женщин, но как это ловчее сделать, придумать не мог. Попробовал, было, узнать, отчего на сельской улице собралось столько народа, но попадья, удивленно на меня посмотрела и ответила: