Святые сердца - Сара Дюнан

Да и сама Зуана, чей голос напоминает скорее крик чайки, чем пение жаворонка, поневоле взволнована. Она знает каждую женщину в этой комнате: они приходят к ней, когда у них першит в горле или садится голос, а также когда мучают боли, нарывы и расстройства желудка и кишок, часто донимающие человека. За пределами этой комнаты ни одна из них, исключая сестру Бенедикту, ничем особенно не примечательна, не лучше и не хуже других сестер этой обители, не дальше и, разумеется, не ближе к Богу, чем все они. Но здесь, стоит только закрыть глаза (как поступают, в сущности, все граждане Феррары, ибо, сидя в церкви, они не видят лиц монахинь, а лишь наслаждаются пением, проникающим сквозь решетку алтаря), и такие звуки польются со всех сторон, будто запел хор ангелов.

В этом смысле в Ферраре небо и земля сочетаются идеально, ведь чем прекраснее голоса поющих монахинь города, тем ближе к раю ощущают себя горожане. А чем ближе они к раю, тем значительнее материальная благодарность, которой богатые покровители осыпают обитель, где живут такие ангельские создания. Даже самые немузыкальные из послушниц быстро узнают это, как и то, что в некоторых монастырях Болоньи, Сиены или Венеции хор привлекает в церковь так много высокопоставленных посетителей, что лучшим голосам зимой разрешается не вставать к заутрене, дабы уберечь связки от холодного ночного воздуха. Разумеется, такое открытое предпочтение одних перед другими может привести к обидам, и в Санта-Катерине аббатиса всеми силами старается поддерживать мир, сохраняя подобие равенства. Однако выражать предпочтение можно по-разному.

Голоса сливаются в последней ноте, она взмывает ввысь, ширится, а потом грациозно соскальзывает в тишину, которая, раз наступив, кажется столь же живой, как и сама музыка.

— Хррр. — Это Бенедикта издает странный горловой звук. — Между первой и второй частями «Quia Gloria Domini super te orta est»[6]не хватает чистоты. И еще, Евгения, твои первые два «аллилуйя» слишком тонки по сравнению с тем, как их поет сестра Маргарита. И недостаточно протяженны.

Небольшой сквозняк подхватывает незакрытую дверь и покачивает ее на петлях, что выдает их присутствие. И хотя крошечная сестра Бенедикта ничего, кажется, не заметила, монахини, привыкшие опускаться с небес на землю со скоростью почти сверхъестественной, уже охвачены любопытством. Появление всякой новенькой дает пищу для сплетен, а тем более если она наделена голосом такой силы, который может нарушить сон целой общины, несмотря на закрытые двери.

— Евгения, не могла бы ты…

Тут и она замечает их присутствие и оборачивается.

— Сестра Бенедикта, — склоняет голову Зуана, — я привела новую послушницу, чтобы она могла услышать хор.

— А! — И лицо маленькой женщины вспыхивает удовольствием. — Ах да, да! Голос из Милана. Проходи же, проходи. Мы тебя ждали.

Но девушка не двигается.

— Добро пожаловать. О, посмотри-ка. Да ты уже совсем взрослая. Месячные уже начались, да? И голос устоялся? — Бенедикта умолкает, кажется, даже не обратив внимания на то, что ей не ответили. — Ты умеешь читать ноты? Может быть, тебя не учили, но ты не беспокойся — это совсем не так трудно, как говорят. Да ты голосом схватишь все быстрее, чем умом. Я набросала тебе в псалме партию для верхнего регистра, но ее легко можно переделать, если окажется, что голос у тебя поглубже. Она вот такая…

И Бенедикта открывает рот и напевает несколько нот, которые выходят у нее еще стремительнее, чем слова, так что Зуане, по крайней мере, кажется, что уловить их просто немыслимо. Серафина же явно слушает, хотя и не отрывает глаз от пола.

Бенедикта останавливается.

— Это не слишком высоко для тебя?

В наступившем молчании кто-то из хора хихикает, и это слышат все, кроме сестры Бенедикты.

— Что такое? В чем дело? Тебе плохо?

— Я больше не пою, — говорит наконец послушница таким сиплым и надтреснутым голосом, какого Зуана у нее еще не слышала.

— Но почему? — Бенедикта подходит к ней и, не обращая внимания на Зуану, хватает девушку за руки. — О-о, какая ты холодная. Ты что, была на улице? Ничего удивительного, что у тебя пропал голос. Это все холод. Здешний ветер часто похищает самые лучшие голоса. А может, все дело в усталости после долгого пути. Ты должна заботиться о себе и делать все, что тебе говорит сестра Зуана. Хотя Господь даровал ей весьма посредственный инструмент, зато компенсировал этот недостаток талантом помогать другим. — И она награждает Зуану добродушной улыбкой. — Евгения, — поворачивается Бенедикта к хору, — подойди. Спой партию нашей новой послушницы, чтобы она повторяла ее про себя, пока не вернется ее голос.

В первом ряду юная Евгения, которая едва не засыпала прошлой ночью в церкви, теперь весела, как только что оперившийся воробышек. Пока она ерошит перышки, готовясь запеть, Зуана замечает легкий намек на кудряшку, высовывающуюся из-под ее покрывала, без сомнения, дань изменению образа аббатисы.

— Воспрянь, пресветлый Иерусалим…

Слова в ее устах превращаются в полированное серебро. У нее есть молодость, один из лучших голосов в хоре, здоровый аппетит к сплетням и интригам монастырской жизни. Шестью месяцами раньше она пришла в лазарет к Зуане, прихрамывая из-за шипа в пятке, застрявшего там с тех пор, как она наступала босиком на терновый венец, дабы разделить страсти Христовы. Только нога стала болеть слишком сильно, и ей захотелось шип вытащить. Неделю спустя в часы рекреации она уже вовсю гонялась за белками в саду, и ее хорошее настроение заражало и вдохновляло куда сильнее, чем нерешительные попытки умерщвления плоти. С тех пор Зуана испытывала к ней определенную нежность.

— …Аллилуйя.

Человек знающий сказал бы, что Евгения слишком долго держит последнюю ноту, точно птичка, защищающая свою территорию от возможного покушения соплеменников. Но в церкви ее пение наверняка заставит кое-кого из молодых пересмотреть свое представление о рае.

Теперь все взгляды устремлены на Серафину. Та стоит, вытянувшись, осунувшаяся, бледная, кожа почти серая, и смотрит прямо перед собой. Медленно она нагибается вперед, обхватывая рукой живот.

Когда она поднимает голову снова, Зуане на мгновение кажется, что девушка смеется; есть что-то похожее в том, как она переводит дыхание. В хоре кто-то нервно хихикает. Зуана слишком поздно понимает, что происходит.

Серафина открывает рот, и оттуда в сопровождении рыгающего звука тугой струей вырывается желчь.

— Выпей.

Девушка трясет головой.

— Это всего лишь вода с имбирным настоем.

— В таком случае выпей сама.

Зуана берет глиняный горшочек и отпивает глоток.

— Спроси любую из сестер — мои яды работают быстрее, чем мои лекарства. Если я еще стою на ногах, значит, можешь быть уверена: снадобье безвредно. — Она делает второй глоток, потом ставит горшочек перед девушкой. — Делай как знаешь, но, если хочешь, чтобы тошнота прошла, мой тебе совет — выпей.