Ужин мертвецов. Гиляровский и Тестов - Андрей Добров

Проснулся я в холодном поту и с каким-то маниакальным желанием немедленно найти хоть какую-то книжку про проклятую цикуту! Чтобы знать, как спастись от отравления. Поэтому, проигнорировав завтрак, я выскочил на улицу, кутая шею в вязаный теплый шарф, обрадовался, увидев, что Водовоз уже дежурит возле дома, и велел ему везти меня к Китайгородской стене, где издавна стояли книжные лавки. Одна их них — ближе всего к бывшей Шиповской крепости — принадлежала Миронову-внуку, уже третьему владельцу, дед которого, как мне иногда представлялось, завел книготорговлю еще во времена Ивана Грозного. Когда я спросил у нынешнего владельца лавки, так ли это, старик согласно кивнул и прибавил, что именно его дед и продал как-то знаменитую библиотеку Грозного какому-то барышнику из Поволжья за десять рублей серебром, отчего ее и не могут никак сыскать. На мой вопрос — а зачем барышнику такое количество старых книг, Миронов-внук пожал плечами и ответил:

— А зачем простому человеку хорошая литература?

— Для просвещения? — спросил я.

— Для гигиены, — мрачно ответил этот книжный червь и смахнул метелкой пыль с позолоченных корешков собрания из чьей-то частной коллекции.

Я спросил у него книг по ядовитым растениям, и хозяин лавки принес мне том «Травника» И. П. Ноговицына, изданный в Петербурге в середине прошлого века. Книга стоила недорого — всего два рубля, я купил ее и поехал в Зарядье, в трактир «Ночка», где с вечера собирались шулера, поболтать о делах да выпить, а потом разъехаться по своим «мельницам». С утра в «Ночке» было пустынно и вполне прилично кормили. Сев у окна, я заказал пива, жареной телятины с картошкой и колбасок. Потом достал книгу и положил перед собой на стол, застеленный белой скатертью, — в Москве даже заведения самого дешевого пошиба обязательно стелили на стол скатерти — есть на незастеленном столе считалось неприличным. Пусть даже скатерть не сияла белизной и не шуршала от избытка крахмала, пусть через нее можно было рассмотреть столешницу — но трактиров без скатертей в Москве сыскать было невозможно.

Оказалось, что книгу мою, несмотря на ее почтенный возраст, еще ни разу не открывали — листы были даже не разрезаны. Я вытащил из кармана маленький перочинный ножик и первым делом нашел оглавление. Отыскав номер страницы, на которой начинался рассказ о цикуте, я разрезал необходимые страницы.

Странно, цикута всегда казалась мне растением древнегреческим, растущим где-нибудь возле Афин или, на худой конец, Сиракуз. Однако выяснилось, что я много раз встречал это античное растение на наших русских болотах и по берегам рек. И у нас оно называлось просто — вех ядовитый.

Далее автор с излишним, на мой взгляд, восторгом описывал необыкновенное свойство цикуты сохранять ядовитость при варке и сушке. Он утверждал, что по вкусу корень цикуты напоминает брюкву или редьку, причем сладковатую на вкус, и обладает еще и приятным морковным запахом! Я даже вернулся в начало книги и посмотрел — сколько авторов? Если бы их было двое, тогда понятно — один пробовал, а второй записывал слова умирающего. Но — нет, автором был указан один только Ноговицын. Тогда я решил, что, вероятно, авторов было много, а книга вышла под именем только последнего, оставшегося в живых — ему все равно уже не надо было делиться гонораром с остальными!

И, конечно, у цикуты нашелся свой алкалоид, названный соответственно просто и ясно — цикутотоксин. Причем автор добавил, что изучен он мало! Тут же упоминались эксперименты еще и над животными, во время которых этот цикутотоксин в малых дозах угнетал центральную нервную систему, понижая двигательную активность и кровяное давление.

Подняв глаза от книги, я увидел, что все заказанные мной блюда уже стоят на столе, а половой в чистой белой рубахе, подпоясанный ремешком, стоит передо мной с запотевшей бутылкой пива и ждет сигнала открывать.

— Давай, — кивнул я.

Половой одним движением открыл бутылку, и пиво, булькая и вздымая пенную шапку, полилось в кружку. Вдруг за спиной у меня кто-то сказал хриплым голосом:

— Позвольте остаточек допить.

Я быстро взглянул на полового, ожидая, что он сейчас погонит побродяжку прочь, чтобы тот не приставал к чистым посетителям. Но на мое удивление, на лице полового не дрогнул ни один мускул. Тогда я сам повернулся, чтобы рассмотреть, кто это просит. Сзади меня стоял удивительный тип — худой, бледный, с длинным лицом, на котором лихорадочно горели почти черные глаза. Щеки просившего были как будто покрыты серым налетом — признак последней степени пьянства. Подбородок был выбрит, но очень небрежно. Волосы его, седые и стриженные давно, тем не менее были аккуратно причесаны щеткой набок. Одет он был в серые, залатанные штаны и темный пиджак с вытертыми обшлагами и лоснящимися локтями.

— Ну, допей, — сделал я знак половому, чтобы он не ждал, пока пена осядет, а отдал остатки в бутылке этому попрошайке.

Тот принял бутылку с удивительным достоинством, приложился к ней и вдруг, резко отвернувшись, закашлялся. Кашлял он долго, прикрывая рот бутылкой. Мне показалось, что пиво «пошло не в то горло», попало в легкие, и я даже привстал, чтобы похлопать его по спине, но человек резко отодвинулся и замотал головой, выставив ладонь. В этот момент я и узнал его по характерному жесту, виденному мной частенько в таких вот трактирах, а в первую очередь на Смоленском рынке.

— Вы — Фомичев? — спросил я. — Певец Фомичев?

Продолжая кашлять, он кивнул.

— Что с вами? — спросил я.

Фомичев снова помотал головой. Наконец, выпрямившись, вытер рукавом рот.

— Уже давно не певец, — сказал он. — Теперь вот… Прозябаю, извините.

Я указал на стул напротив себя:

— Садитесь, разрешите мне вас угостить.

Фомичев кивнул и сел, поставив бутылку перед собой.

— Еще пива и телятины, — приказал я половому.

Тот дернулся было исполнить заказ, но Фомичев схватил его за рукав.

— Разрешите водки, — сказал он, глядя на меня. — Вчера перебрал. Пиво не помогает. И телятину не надо — жевать нечем. Ухи принеси.

— Хорошо, принеси графин водки и тарелку ухи, — сказал я половому, и только тогда Фомичев отпустил рукав. Как мне показалось, половой постарался незаметно обтереть рукав о бок и только после этого удалился.

— Чем вы больны? — спросил я певца.

Тот пожевал беззубым ртом, но потом ответил просто:

— Туберкулез. Простите. Петь больше не могу. Куплет-два еще вытяну, в потом — кашель. Преподаю, правда. Учу хористок. Когда здоровье позволяет, конечно.

Он махнул рукой.

Половой поставил перед Фомичевым водку, и тот быстро налил себе полную рюмку.

— Ваше здоровье, — сказал он и одним глотком осушил ее.

Я смотрел на него с печалью. Лет десять назад Саша Фомичев еще был в полной силе и пел в трактирах под собственный аккомпанемент на гармони. Послушать его приходило много народу — не только завсегдатаи Смоленского рынка, но и поклонники из чистой публики. Особенно трогательно у него получалась песня «Еду ль я ночью».