Любовь и чума - Мануэль Гонзалес

— Дитя мое! — воскликнул старик, войдя внезапно к ней. — Предвиденное мною несчастье обрушилось на нас и, может быть, завтра у тебя уже не будет отца!

Девушка испустила раздирающий душу вопль и упала к ногам бедного старика в порыве страшной скорби и жгучего раскаяния.

Министр поднял и обнял ее ласково.

— Да, у тебя не будет более отца! Богатство, которое я приобрел трудом, будет отнято у тебя… И тебе негде будет преклонить даже голову… Не дай же мне лечь в могилу с этой ужасной мыслью, которая отравит мне последние минуты. Разреши мне избрать для тебя покровителя, который бы защитил тебя, когда меня не станет!

— Я вас не понимаю, — сказала тихо Зоя, обратив на него печальные глаза.

— Я хочу сказать, дочь моя, что так как Кризанхир любит тебя давно, то ты должна решиться выйти за него замуж.

— Отец! — воскликнула Зоя. — Неужели вы серьезно хотите, чтобы я стала женой человека, к которому я чувствую презрение и ненависть?

— Так ты категорически отказываешь мне в последнем утешении?

— Да, легче умереть, чем выйти за него!

Никетас зашатался при таком неожиданном ответе своей дочери.

— Но если я скажу, что ты спасешь мне жизнь, согласившись на этот брак? — спросил он ее вдруг после минутной паузы.

— Объяснитесь, я слушаю, — произнесла девушка таким холодным тоном, что по телу министра пробежал озноб.

— Так знай же, — продолжал он, — что начальник варягов стоит во главе заговора. Привести его в исполнение или нет зависит от него. Но он хочет прежде узнать, согласна ли ты стать его женой. Если да, то завтра поутру Мануила Комнина не будет уже на свете. Ты видишь теперь, что моя жизнь зависит от твоего решения.

— Заклинаю вас, отец, не требовать от меня жертвы, которой, как я чувствую, я не в силах принести, — отозвалась молодая девушка, заливаясь слезами.

— Так ты в таком случае хочешь моей гибели? — воскликнул великий логофет.

— О нет, батюшка! Нет!.. Вы правы: мне стоит сказать только слово, чтобы спасти вам жизнь… И я обязана выполнить это, тем более что я сама поставила вас в такое положение!

— Ты? — повторил министр с глубоким удивлением. — Теперь уж моя очередь не понимать тебя.

— Я должна, наконец, признаться вам во всем, рискуя вызвать гнев ваш и, быть может, проклятие. Это я подслушала в саду тайну императора и передала ее посланнику Сиани.

— Так это сделала ты? — произнес Никетас с пылким негодованием. — Что же могло побудить тебя выдать нашу тайну этому чужестранцу?

— Я люблю его, батюшка! — прошептала она.

— Несчастная! — воскликнул, бледнея, логофет.

— Понятно ли вам теперь, что я не могу отдать своей руки начальнику варягов? — продолжала она. — Понятно ли вам, что я могу спасти вас, признавшись императору, что тайна выдана мною!

— Ты должна отказаться от этого намерения, — возразил Никетас. — Император поступит с тобой беспощадно!

— Я не дорожу жизнью, только бы спасти вас.

— Кроме того, я уверен: Мануил не поверит тебе. Он подумает, что ты его обманываешь, чтобы отвести его гнев от моей головы. Поверь, что только один Кризанхир в состоянии исправить это сложное дело… Да и пора покончить, наконец, с императором: кровожадность и алчность его выше всех выражений, он поднимает руку только с целью наносить удары счастью других. Вчера, например, он вопреки всем правам человека приказал арестовать венецианских посланников. Кто знает, что ему придет в голову завтра? Моя жизнь и имущество подверглись опасности лишь из-за пустого и не доказанного подозрения, а ведь я служил императору честно и верно целых пятнадцать лет. Сегодня он избрал своей жертвой меня, а завтра изберет кого-нибудь другого. Это еще не все: по милости его Венеция в силу прав своих пошлет на нас своих могущественных союзников, которые обратят в груду развалин наши церкви и дворцы и разграбят все наше кровное достояние. Но если аколут выполнит сегодня задуманное, то отечество наше избавится от гибели. Посланники будут отосланы обратно, осыпанные почестями. Торговля разовьется, и наше благосостояние еще больше увеличится под охраной прочного мира.

— Вы говорите, что их освободят? — спросила быстро Зоя.

— Да, мы исполним это, так как того требует справедливость и честь!

— Он будет освобожден! — проговорила девушка. — Он будет цел и невредим. Пусть он будет обязан этим блаженством мне! — добавила она после минутной, но невыразимо тяжелой душевной борьбы.

— Зоя! — проговорил боязливо старик, не зная, каким будет ответ дочери. — Меня ждет аколут. Что мне сказать ему?

Зоя полузакрыла свои чудные глаза и приложила руку к сердцу, как бы желая уменьшить его биение.

— Скажите ему, что я готова повиноваться вам, — ответила она.

Тронутый и обрадованный этой неожиданностью, министр кинулся к дочери и сжал ее в объятиях.

— Зоя, Бог наградит тебя за твою благородную и тяжелую жертву! — воскликнул он с признательностью.

— Да услышит Он ваше желание, отец! — ответила девушка, с трудом сдерживая слезы.

Но великий логофет не слышал этих слов: он бросился бежать с утешительной новостью так же быстро, как вор с драгоценной добычей.

После двухчасовой беседы с аколутом старый Никетас, закутанный в широкую мантию, проскользнул в Бланкервальский дворец. Его проводили в подземную темницу к венецианским посланникам.

Сиани, сидевший на койке, покрытой соломой и бараньими шкурами, был погружен в глубокое раздумье, меж тем как Орио спал на другой глубоким сном. В это время дверь заскрипела, и в нее вошел кто-то, прикрепив к стене факел. Незнакомец подошел к Сиани и протянул ему холодную и дрожащую руку.

— Вы узнаете меня, конечно, монсиньор? — произнес он тихо, открыв свое лицо.

Валериано узнал в ночном посетителе великого логофета.

— Вы стали жертвой предательства Комнина, — продолжал последний, — и я пришел ободрить вас.

Сиани недоверчиво посмотрел на старика, который поспешил добавить так же тихо:

— Через час вам и всем вашим соотечественникам, арестованным по приказу императора, будет возвращена свобода. Все ваши испорченные корабли будут снова отремонтированы, конечно, за наш счет. Товары вам возвратят без всяких оговорок. Только от вас будет зависеть, останетесь ли вы в Константинополе на прежних правах или вернетесь в Венецию.

— Знаете что? — отозвался Сиани. — Вы напоминаете мне Мефистофеля, предлагая так великодушно и свободу, и честь, и славу… Уж не потребуете ли вы мою душу взамен предлагаемых благ?

— Я говорил с вами без всякой задней мысли.

— Серьезно? Да вы просто поражаете меня неожиданностями!