Жизнь нежна - Галина Владимировна Романова

Хорошо бы, подумал Панов, Полинки дома не оказалось. Вышла куда-нибудь за хлебом, например, и задержалась бы. Или за свежим творогом к завтраку, его всегда долго приходилось ждать.

Полина была очень прилежной хозяйкой и тщательно следила, чтобы дома он хорошо и полноценно питался. Здесь упрекнуть ему ее было не в чем. Но вот за то, с какой легкостью она отпустила его жить в соседнюю комнату, за то, что ни разу за минувшие сутки не позвонила ему, не побеспокоилась, не проявила элементарного женского любопытства, он готов был…

А, в самом деле, на что он готов? Как далеко он может зайти, чтобы наказать ее — неприступную? Ударить не сможет, это ясно. Уйти от нее способен лишь в соседнюю комнату. Обругать гадкими обидными словами лучше даже не пытаться. Почему? Да потому, что какая же она гадкая? Она чистая, хорошая, милая, просто она не любит его так, как он ее и все. Да, наверное, и вообще никак не любит.

Он открыл дверь сам, хотя всегда звонил, чтобы она открыла ему. Чтобы встретила на пороге, подставила щеку для поцелуя. Хоть и неприятно ей было, но до недавних пор щеку подставляла. Сейчас все изменилось. Поцелуи теперь исключались. И все общение между ними не должно было выходить за рамки вежливого пустого разговора.

— Передай хлеб, пожалуйста.

— Да, да, конечно.

— Кофе сварить тебе?

— Если не сложно.

— Я выгладила тебе рубашку, которую ты просил.

— Спасибо огромное…

И так далее, и тому подобное.

Ей, кажется, было очень комфортно за этой словесной органзой. Она даже хмуриться стала реже. Она и не догадывалась, как ему хочется поймать эту руку, передающую ему хлеб. Стиснуть ее, потянуть на себя, заставить ее хозяйку соскользнуть со своего места и усесться к нему на колени…

— Антон!

Полина так неожиданно появилась у входной двери, как будто выбежала или выпрыгнула из комнаты, хотя это ему наверняка померещилось. Она никогда не делала резких движений, всегда несла себя с достоинством. Просто он не ожидал… Нет, не желал ее сейчас видеть, и ее внезапное появление заставило его вздрогнуть.

— Я, Антон, — ответил он, поворачиваясь к ней спиной.

— Антон, где ты был?!

Странно, но ее интонация показалась ему надломленной, словно она волновалась. Что тоже исключается, потому что они ведь теперь соседи, между которыми повисла, переливаясь всеми оттенками, этикетная завеса.

— Это так важно?

Он согнулся и принялся стаскивать с себя туфли.

Черт! Хоть бы ушла! Не может он смотреть на нее! Кажется, только глянет в ее глаза и примется каяться во всех своих грехах и вымаливать прощение. Только прощать-то его, кажется, некому. Полина уже отгородилась от него, и его грехи занимают ее мало.

— Важно! Очень важно!

И его жена, его уравновешенная, милая, всегда вежливая жена, вдруг топнула ножкой. Она позволила себе топнуть на него своей красивой ножкой, и сделала это так мягко и так неубедительно, будто репетировала какое-то балетное па, что Панову вдруг сделалось смешно.

— С каких это пор, милая Полина, тебя стало интересовать, где я был, с кем я был? — протянул он все еще со смешком.

Посмотрел на нее внимательно, наконец. Отметил припухшие веки и темные полукружья под глазами, явно намекающие на то, что Полина плакала. Неужели переживала? И судорожное дыхание тоже ведь не от веселья случается, так? А она именно так сейчас дышала, его жена — с обидой и горечью.

Она молчала, также прерывисто дыша и покусывая нижнюю губу. Тогда он продолжил с нажимом, двинувшись в ванную и на ходу раздеваясь:

— Если бы тебя интересовало, где находится твой муж, ты бы позвонила. Это ведь так просто, дорогая. Берешь в руки мобильный, жмешь на кнопки и следом жмешь кнопку вызова. И ты сразу бы узнала, где я. С кем я…

Рисковал? Рисковал, без сомнения. Мог ведь нарваться и на истерику. Кто знает, что хранится в сокровищницах ее великолепной души.

А, плевать, решил он вдруг в какой-то критический момент! Плевать, какие чувства она сейчас испытывает. Ее так долго не волновали его чувства, что и устыдился бы, да желание пропало.

— Я знаю, с кем ты был, — вдруг пронеслось за ним следом по коридору, догнало, больно ткнуло под левую лопатку и заставило остановиться. — Я видела вас, когда вы уходили из ресторана, Антон.

— То есть? — внутри отвратительно и трусливо заныло. Он повернулся, и совершенно детским, шкодливым каким-то движением подергал плечами. — Я не понимаю, о чем ты, Полина.

— Я не хочу, чтобы ты врал мне, Антон.

И Полина потерла переносицу, будто тоже, как и Ольга вчера, поправляла очки-невидимки. Только у нее они наверняка розового цвета, с необъяснимым злорадством вдруг подумал Панов. И стекла розовые, и оправа из розового перламутра. И смотрит на мир эта красивая утонченная женщина сквозь свои, невидимые остальным, розовые стекла, и видит только свой мир. Мир, отфильтрованный от горя, от пошлости, от вожделения. Вожделение-то для нее — самый страшный из пороков.

— И прежде чем ты начнешь врать мне снова, я скажу тебе, что вчера, не дождавшись тебя, я пошла в дежурный магазин. А он как раз напротив того ресторана, где ты вчера отдыхал с девушкой.

— Она не девушка, она официантка, — буркнул он, поняв, что спалился на все сто.

— А официантки разве не могут быть девушками? — Полина недоуменно подняла аккуратные бровки. — Это не имеет значения, потому что я видела, как вы вместе вышли, обнялись и пошли в противоположную от дома сторону.

— А по-твоему, я должен был с ней идти по направлению к своему дому? — зло оборвал он ее.

Разозлился, потому что очень уж уравновешенным тоном Полина рассказывала о том, что вчера подглядела. Разве так ведут себя, уличая в измене?! Разве стоят восковыми куклами и аккуратно цедят слова, не меняясь при этом в лице? И непонятно тогда, почему глазки припухшие, и дыхание срывающееся было минут пять назад. Может, по поводу сломанного ногтя такие переживания случились?

— Ты… — осторожно, будто ступая на припорошенный снегом ледок, начала говорить Полина, — не должен был идти с ней сюда, это не обсуждается. Но ты и не должен был…

— Слушай, хватит уже! — взорвался он, поняв, что она ни черта его не ревнует к возможной сопернице. — Мне не хочется слушать, что я должен, а чего нет! Я любил тебя, понимаешь! Очень сильно любил! У меня к горлу комок подступал, когда я смотрел на тебя, и дышать невозможно было. Я же боготворил тебя, Полина! И не мог оставаться равнодушным, когда такая прекрасная женщина находилась рядом со мной! Поэтому я… Может, я бывал груб или слишком порывист, может, не спорю. Но это от любви, понимаешь, а не от неотесанности моей, как утверждает твоя тетка!

— А кто дал тебе право говорить с ней о нас, кто?! — вдруг тоже закричала она.