Выживший. Роман о мести - Майкл Панке

– А точно сюда идут? – срывающимся голосом переспросил Бриджер, ненавидя себя за слабость, за откровенное малодушие в решительную минуту.

– Хочешь остаться и проверить? – Фицджеральд, метнувшись к костру, подхватил остатки мяса с решетки.

Бриджер взглянул на Гласса. Раненый шевелил пересохшими губами, силясь протолкнуть через горло беззвучные слова.

– Он что-то хочет сказать!

Парень опустился на колени, пытаясь разобрать шепот. Гласс медленно поднял руку и протянул дрожащий палец к кентуккской винтовке.

– Винтовку! Просит свою винтовку!

В спину Бриджеру что-то ударило, он полетел лицом на землю. Силясь встать на четвереньки, он взглянул на Фицджеральда – у того злобные черты лица странно сливались с резкими углами волчьей шапки.

– Займись делом, прах тебя побери!

Бриджер, с трудом поднявшись на ноги, обалдело следил за Фицджеральдом, который подошел к Глассу и оглядел его вещи: охотничью сумку, нож в украшенных бусинами ножнах, топорик, винтовку и рожок для пороха.

Наклонившись, Фицджеральд взял сумку, порылся внутри, достал огниво и переложил его в карман кожаной куртки. Рожок с порохом он повесил на плечо, а топорик засунул за широкий кожаный пояс.

Бриджер не сводил с него изумленных глаз.

– Что ты делаешь?

Фицджеральд нагнулся за ножом и перебросил его парню.

– Держи.

Парень поймал оружие на лету и с ужасом воззрился на ножны.

Оставалась винтовка.

Фицджеральд взял ее в руки и проверил заряд.

– Не обижайся, старина Гласс. Тебе-то она без надобности.

Бриджер застыл на месте.

– Бросить? Безоружного?

Фицджеральд лишь смерил его взглядом и шагнул прочь, его тут же скрыли деревья.

Бриджер посмотрел на нож в руке, затем на Гласса, взгляд которого, полыхающий как угли в кузнечной печи, чуть не прожигал его насквозь. Бриджер стоял недвижно, душу раздирали сомнения, надо было на что-то решаться. И вдруг его захлестнула неодолимая, всепоглощающая волна – страх.

Он резко повернулся и побежал в лес.

2 сентября 1823 года, утро

День. Не ночь. Это единственное, что мог определить Гласс, если не двигаться. Высоко ли стоит солнце – он не знал. Он лежал там же, где рухнул вчера: движимый яростью, он добрался лишь до края поляны. Здесь его и свалила лихорадка.

Медведица разодрала тело Гласса снаружи – теперь лихорадка раздирала его изнутри. Опустошенный и измученный, он не мог сдержать дрожи и мечтал об одном: припасть к теплу костра. Однако все огни в лагере успели погаснуть, порушенные остатки костровых ям не давали ни единой струйки дыма. Нет огня – нет и тепла.

Гласс прикинул, сможет ли он добраться хотя бы до ветхого одеяла, лежащего на старом месте, и попробовал собрать силы – тело откликнулось неверным подобием движения.

От усилий что-то дрогнуло в глубине груди, и раненый сжался, чтобы не раскашляться, однако мышцы, измученные прежними попытками, не поддались, кашель сотряс грудь. Хлынула боль – будто кто-то выдирал внутренности через горло или вытаскивал из тела глубоко засевший рыболовный крючок.

Когда боль стихла, Гласс вновь сосредоточился на одеяле: надо согреться, иначе не выжить. Он с усилием поднял голову и огляделся: одеяло лежало футах в двадцати. Перевернувшись с бока на живот, он выставил вперед левую руку, затем согнул левую ногу и оттолкнулся от земли. Так, пользуясь единственной рабочей рукой и здоровой ногой, он пополз через поляну. Двадцать футов тянулись, как двадцать миль, трижды Гласс останавливался отлежаться. Каждый вздох с хрипом раздирал горло, на каждый удар сердца раны на спине отзывались тупой болью. Добравшись наконец до одеяла, раненый завернулся в плотную тяжелую шерсть – и лишь тогда позволил телу расслабиться. И вновь впал в забытье.

Утро тянулось бесконечно. Гласс то приходил в себя, то терял сознание, то плавал в зыбком мареве между сном и явью. Окружающее казалось смутными обрывками картины, разодранной в клочья так, что связь между обрывками уже не восстановить. Приходя в сознание, он мечтал об одном – забыться и не чувствовать боли, но перед желанным забытьем каждый раз его глодала та же мысль: а вдруг он больше не проснется? Неужели так и приходит к людям смерть?

А потом, когда Гласс потерял всякий счет времени, на поляне появилась змея.

Выскользнув из леса на открытое пространство, она на миг замерла у края поляны – уверенный и опасный хищник в поисках добычи. Гласс, в ужасе и восхищении, не мог отвести взгляд. Помедлив, змея вновь скользнула вперед, лениво-грациозное движение набрало силу, она устремилась прямо к Глассу.

Тот дернулся было откатиться в сторону, но змеиная повадка подчиняла волю, не оставляла надежды. В памяти всплыл давний совет: видишь змею – не двигайся. Гласс, и без того оцепенелый, замер. Змея подползла ближе и остановилась в нескольких футах от лица раненого. Гласс смотрел ей в глаза, пытаясь не мигать, однако подражать змеиному взгляду не выходило: черные немигающие глаза глядели безжалостно и неотвратимо, как смерть. Завороженный, он наблюдал за тем, как змея медленно свернулась в кольцо для будущей атаки. Язык то и дело высовывался, пробуя воздух, в центре кольца закачался вперед-назад гремучий хвост, как метроном, отсчитывающий секунды до гибели.

Змея бросилась внезапно – Гласс даже не успел отпрянуть, только заметил мелькнувшую голову с раскрытой пастью. Ядовитые зубы вонзились в руку ниже локтя, Гласс вскрикнул от боли и попытался стряхнуть тварь, однако клыки держали руку прочно, змеиное тело металось в воздухе вслед за рукой. Вдруг клыки ослабли, змея упала плашмя на землю, но тут же свернулась в кольцо и вновь бросилась на жертву. На этот раз вскрикнуть Глассу не пришлось: клыки вонзились в горло.

Раненый открыл глаза. Солнце стояло в зените, лучи светили прямо на поляну. Он осторожно перекатился на бок, убирая тело с солнцепека, и в нескольких шагах увидел гремучую змею, вытянувшуюся на земле во все свои шесть футов. Час назад она проглотила крольчонка, и теперь ее тело распирал уродливый ком – перевариваемая тушка жертвы медленно двигалась от змеиной головы к хвосту.

Гласс в панике глянул на руку – никаких укусов. Робко потянулся к шее, ожидая наткнуться на впившуюся в горло змею, – ничего подобного. Он с облегчением понял, что змея – или, по крайней мере, змеиные укусы – явились ему в бреду, наполняя забытье кошмаром.

Гласс ощупал лицо. На коже застыли крупные капли пота, но жара не было. Лихорадка прошла. Хотелось пить – тело требовало влаги. Раненый дотащился до родника. Разодранное горло по-прежнему принимало только мельчайшие глотки, да и те с болью, но каждая капля ледяной воды бодрила, как долгожданное лекарство, давая силы и очищая тело изнутри.

* * *