Privatизерша - Макс Нарышкин

— Любимым не мстят, Рита. А я тебя люблю еще больше, чем… чем тогда, когда старуха подслушивала под дверью каждое наше слово.

Его тянуло сюда с неудержимой силой. Однажды, побывав в Баллахулише и увидев на расстоянии побитого сединой старину Бен-Невиса, горбящегося над предгорьем чуть заснеженной вершиной, он дал себе обещание когда-нибудь сюда перебраться. Родятся и вырастут дети, потом разлетятся в разные стороны, и они с Ритой переедут сюда, и только сюда. Он каждое утро — да что там, утро! — он каждый день будет сидеть здесь, в тумане, и наблюдать за тем, как далеко внизу, под ногами, вода пожирает камни, и слушать, как ущелья вдыхают разносимый ветром аромат вереска.

Он сидел на валуне, пытаясь оттянуть комок в горле вниз или, черт возьми, вытолкнуть его вверх, и думал о том, что жизнь чертовски приятная штука. Арт уже давно приметил: если в ней что-то не получается сразу, то потом смотришь на эту неудачу со стороны, и она всякий раз кажется удачей. Неисполненное желание — уже не мое, а исполнившееся, чужое — в будущем приобретает формы, от которых со временем он с радостью отрекся бы, исполнись оно для него. Со временем предмет любого обожания, одушевленный или нет, как молодая, дышащая свежестью и наполненная влюбленностью девушка — еще не инженер, не переводчик и не бизнес-леди, еще ничья, — обрастает морщинами, грузнеет, блекнет, теряет аромат и приобретает некоторые признаки чужой принадлежности, очевидной поношенности, пропитывается неприятными запахами. И в этом ужасном виде предстает перед всеми, продолжая при этом оставаться памятником чьему-то, но не его, тщеславию. Разве это плохо? — плохо, что памятник этот установлен не в его имя? А ведь это он не спал ночами, мечтал, скрипя зубами, об исполнении этого желания. Тужился от усердия, вырисовывая формы владения исключительными правами на него…

И вдруг все обратилось в прах. Оно исполнилось — но не для него. Какой удар. Прошло десять лет. Какое счастье. А вот он, кажется, хотел иметь это более чем он… Так и вышло. И вот сейчас, глядя на этот обгаженный сверху донизу памятник тому, о чем он мечтал ночами и грезил наяву, Арт все крепче убеждался в уверенности, что жизнь даже более чем просто чертовски приятная штука.

Она прекрасна. Ведь Рита с ним. И он в нее влюблен.

Да, влюблен…

К лету 2006 года штат компании «Алгоритм» разросся до трех тысяч человек, и с этим нужно было что-то делать. Арт знал что: расширять его до четырех. Иначе производство просто бы захлебнулось. «Алгоритм» вот уже десять лет как перестал быть фондом. Свою задачу он выполнил, всосав в себя миллионы в годы первых лет ельцинского беспредела. В 1993 году, когда стать миллиардером было так же легко, как и покойником, Арт и Рита выжили. Шесть месяцев спустя после приобретения текстильного комбината, их держал под неусыпной опекой Аркаша Яковенко. К «Алгоритму» была заказана дорога всем, кто имел право херить любые фонды и конторы. Само собой разумеется, что не альтруистические сердечные порывы рождали желание Яковенко быть полезным разрастающемуся текстильному предприятию. Не ударяя пальцем о палец и лишь изредка поднимая трубку, чтобы позвонить то в МВД, то на Большую Дмитровку, Аркаша получал по меньшей мере восемьдесят тысяч долларов ежемесячно. В конце концов случилось то, что в годы, когда покойником было стать легче, чем олигархом (тогда это слово только вошло в моду), случалось повсеместно. Справедливо рассудив, что непосредственное участие в управлении комбинатом может принести ему куда большую прибыль, Аркаша дерзнул. Причин тому было несколько, и главной была та, что новый премьер с заплетающимся языком, Черномырдин стал делать попытки реформировать старые экономические связи.

Было понятно, что это всего лишь кратковременная эрекция перед глубоким засыпанием, но никто не мог знать наперед, сколько эта эректильная функция продержится. Аркаша занервничал и стал искать пути отхода. Ледоколом, как свой босс Чубайс, он не был, впрочем, тогда еще никто не знал, что Чубайс вообще непотопляем, и близкие к нему соавторы приватизации пришли в движение. Арту было предложено принять его в учредители «Алгоритма», что уводило от Артура и Риты порядка трети доходов.

— Послушай, Арт, милый, — тревожилась Рита, — нам нужно что-то делать. Эта свинья сожрет нас.

Это было очевидно. Артур знал, как спасти ситуацию. Но понравится ли это Рите?

Надо будет как-то объяснять. Айзмана еще не было. Уже был «девичник» и поездка к мертвой тетушке, но фамилия Айзман для Арта еще не была синонимом неожиданных открытий.

— Мы можем его накрыть.

— Каким образом? — оторвался от раздумий он.

— Ты помнишь, что было 24 июля 1993 года! Меняли по тридцать тысяч рублей на человека, и ты помнишь, сколько мы заработали тогда!

Арт помнил. Еще бы… Такое не забывается. Сразу после указа Ельцина народ двинул в сберкассы и банки, и он, менеджер «Инкомроса», в условиях кратковременного кадрового голода был задвинут за стол кассира. Денег у будущего электората было куда больше, чем тридцать тысяч, и где-то в середине дня Арт понял, что он единственный, кто в банке не зарабатывает. Первым его партнером оказался абхазец с «дипломатом», битком набитым упаковками десятитысячных купюр. За сто миллионов он просил всего один. Сделка состоялась через четверть часа после того, как абхазец встретил Арта в коридоре банка. Лещенко похлопал его по плечу, похвалив, что хотя и поздно, но Артур Чуев сообразил, как поступить правильно. Девяносто девять миллионов были тщательно отмыты и поделены, в результате чего Рита едва сохранила чувство юмора, когда ее муж принес домой чековую книжку, позволяющую свободно распоряжаться двадцатью миллионами новых русских денег. Это был результат восьми кратковременных контактов менеджера банка Артура Чуева с гражданами, желающими спасти не все имеющиеся у них деньги, а хотя бы часть их. Это бескорыстие в привлечении президента Лещенко к разделу ясака и было положено в основу будущего назначения Арта на должность начальника отдела внешнеэкономических связей. Лещенко не забывал своих людей. А пять из двенадцати менеджеров, которые людей с чемоданами привечали, а в кабинет босса заходить забывали, были с чистой душой и открытым сердцем сданы в прокуратуру, ибо уже имелось постановление о борьбе с коррупцией во время обмена денег. Лещенко проявил себя во всей красе, сдав самое большее количество коррупционеров (тогда слово «коррупция» еще не достало всех с той же силой, что и слово «менструация»).

Через два дня условия обмена ельцинская команда изменила, разрешив обменивать по сто тысяч. Но Лещенко вдруг запретил носить ему чемоданы. Приятно иметь своих людей в других инстанциях: наученная горьким опытом (да не таким уж, собственно, и горьким, ибо приятно иметь своих людей в других инстанциях…) прокуратура уже имела в банках и сберкассах своих соглядатаев.

Заодно почистили и штат банкиров с работниками сберегательных касс. Чтоб два раза не ездить.

Вот тогда-то и завязалась тесная дружба между Лещенко и набиравшим силу в руководящих кругах Яковенко. Командный технократ Аркаша еще возбудил в себе страсти к беллетристике, но к ценным бумагам уже пристрастился порядком. Результатом этой дружбы явилась покупка средней величины виллы в Австрии на имя Аркашиной жены, и лучшего вложения старых рублевых бумажек придумать было сложно. По стечению обстоятельств, во время отпускного гуляния Лещенко по долине Гиза, где он вместе с семьей предавался философским изысканиям вблизи пирамид, вице-президент стал приводить в порядок завалявшиеся бумаги. Воодушевленный вхождением в состав правительства и Совет министров глава Банка Геращенко занялся естественной в таких случаях вздрючкой всех находящихся рядом с ним, и в банках начались повальные ревизии. Вместе с кипой документов в руках Арта оказались и уложенные рукой Лещенко в дальний угол странные бумаженции. Их содержание довольно-таки отчетливо рисовало весь ход обмена Аркашей плохих деревянных на хорошие, а потом хороших деревянных на доллары. В сумме, явно превышающей допустимые ельцинским указом нормативы.