Амстердам - Иэн Макьюэн

Однако сегодня этот благотворный процесс затягивался. Он шел уже полтора часа, а все присматривался к некоторым глыбам впереди — не скрывается ли что за ними, — все разглядывал со смутным страхом хмурую наружность скал и трав, все перемалывал осколки давешнего разговора с Верноном. Открытые места, которым полагалось бы уменьшить его тревогу, уменьшали все остальное: все устремления казались бессмысленными. В особенности симфонии: хилый грохот, ходули, обреченные попытки соорудить гору из звуков. Страстные усилия. И ради чего? Деньги. Почет. Бессмертие. Попытки отрицать случайность, плодящую нас, и отогнать страх смерти. Он остановился, чтобы подтянуть шнурки ботинок. Чуть погодя снял свитер и жадно попил из бутылки, желая смыть вкус копченой рыбы, которую неосмотрительно съел за завтраком. Потом поймал себя на том, что зевает и думает о постели в своем маленьком номере. Но не мог же он еще устать — и восвояси повернуть не мог, после всех усилий, предпринятых, чтобы выбраться сюда.

Он дошел до моста через речку и сел. Надо было принимать решение. Он мог переправиться здесь и быстро подняться по левому склону долины на Стейк-Пасс или же дойти до самого конца долины и по крутому стометровому склону взобраться на Тонг-Хэд. Карабкаться на четвереньках ему не хотелось, но и не хотелось признаться себе в том, что он поддался слабости — или возрасту. В итоге он решил идти вдоль речки — трудный подъем, может быть, встряхнет его, выведет из оцепенения.

Час спустя он был уже у конца долины и, глядя на кручу, жалел о своем решении. Дождь усиливался, и, как бы ни расписывали дорогой водонепроницаемый костюм, который он сейчас натягивал, ясно было, что при восхождении в нем станет жарко. Чтобы не идти по скользким мокрым камням, он сразу двинулся вверх по высокому травянистому берегу, и в самом деле, через каких-нибудь несколько минут пот вместе с дождем уже заливал ему глаза. Его беспокоило, что у него так рано участился пульс и что каждые три-четыре минуты он вынужден делать передышку. Вообще-то такой подъем должен быть вполне ему по силам. Он попил из бутылки и пошел дальше; пользуясь тем, что рядом никого нет, он громко кряхтел и стонал при каждом трудном шаге.

Если бы кто-то шел рядом, Клайв, наверно, пошутил бы насчет унижений, связанных с возрастом. Но нынче не было у него в Англии друзей, разделявших его увлечение. Все его знакомые чудесно обходились без природы: загородный ресторан, Гайд-парк весной — и большего простора им не требуется. Очевидно, что они не вправе считать себя вполне живыми. Разгоряченный, потный, запыхавшийся, он перевалил свое тело на травянистую площадку и лег лицом в холодный дерн, под стучавшим по спине дождем, проклиная друзей за тупую вялость, отсутствие вкуса к жизни. Они бросили его. Никто не знает, где он, и никому до этого нет дела.

Послушав пять минут, как стучит дождь по его непромокаемому костюму, он поднялся и стал карабкаться дальше. И вообще, такое ли уж дикое место — Озерный край? Весь истоптан туристами, каждая незначительная подробность ландшафта снабжена ярлыком и самодовольно воспета. На самом деле — всего-навсего гигантский бурый физкультурный зал, а эта круча — просто шведская стенка с травой. А у него — физкультура под дождем. Обессиливающие мысли продолжали преследовать его, пока он взбирался к седловине; но выше склон стал менее крут, дождь прекратился, длинная щель между тучами принесла маленькое утешение в виде жидкого солнечного света, и наконец это произошло — у него улучшилось настроение. Возможно, всего-навсего начали действовать эндорфины,[18] выделившиеся благодаря мышечной работе, а может быть, он просто поймал ритм. Или же сейчас наступил долгожданный момент любого восхождения, когда поднимаешься на седловину, идешь по водоразделу и в поле зрения медленно появляются новые вершины и долины — Грейт-Энд, Эск-Пайк, Боу-Фелл. Теперь горы были красивые.

Здесь место было почти ровное; он шел по кустистой траве к тропинке, по которой сюда приходили туристы из Лангдейла. Летом этот маршрут был до противности оживленным, а сейчас лишь одинокий ходок в синем целеустремленно пересекал широкое плато, спеша к Эск-Хаусу, словно на свидание. Когда ходок приблизился, Клайв увидел, что это женщина, и тут же вообразил себя в роли ее кавалера на том месте, куда она, видимо, так спешила: он ждал ее у пустынного озерка, окликал ее по имени, вынимал из рюкзака шампанское и две серебряные рюмки, подходил к ней… У Клайва никогда не было ни подруг, ни даже жен, любивших пешие походы. Сюзи Марселлан, большая охотница до всего новенького, отправилась с ним однажды в горы Катскилл и показала себя беспомощной манхэттенской беженкой: весь день комически жаловалась на мошек, мозоли и отсутствие такси.

К тому времени, когда он вышел на тропу, женщина была метрах в восьмистах впереди и уходила вправо, к скалам Аллен-Крагс. Он остановился, чтобы дать ей уйти и одному остаться на широком поле. Разрыв в тучах расширялся, и позади, на плато Ростуэйт-Фелл, сноп света, упавший на папоротники, исправил репутацию коричневой краски, опалив ее желтым и красным. Клайв убрал непромокаемый костюм, съел яблоко и обдумал маршрут. Ему уже хотелось взойти на Скафелл-Пайк, и он даже испытывал нетерпение. Кратчайшая дорога была через Эск-Хаус, но теперь, когда его отпустило, он решил пройти дальше на северо-запад, спуститься к озеру Спринклинг-Тарн и низом, мимо Стай-Хед, выйти к длинному подъему по Коридорному маршруту. Если спуститься к Грейт-Энду и возвращаться тем же путем, каким шел сюда, по долине Лангстрат, то он успеет в гостиницу к сумеркам.

Он зашагал к широкому заманчивому гребню Эск-Хаус, чувствуя, что физически он не так уж уступает себе тридцатилетнему, что не мускулы, а дух тормозили его до сих пор. Какую силу он ощутил в ногах, когда у него исправилось настроение!

Огибая широкие потертости, причиненные ландшафту пешеходами, он по дуге направился к гребню и, как это часто бывало, стал рассматривать свою жизнь в новом свете, теша себя воспоминаниями о последних маленьких успехах: недавно выпущенный диск с его ранним оркестровым опусом, почти почтительный отзыв о его творчестве в воскресной газете, глубокая и остроумная речь, которую он произнес, вручая приз за сочинение ошеломленному школьнику. Клайв думал о своем творчестве в целом, о том, каким разнообразным и мощным выглядит оно, если поднять голову и обозреть его в перспективе, как представляет вкратце всю историю его жизни. А сколько еще надо сделать! С теплым чувством он думал о людях, с которыми его свела жизнь. Наверное, он был не в меру суров с Верноном — ведь Вернон всего лишь пытается спасти газету и уберечь страну от грубой политики Гармони. Сегодня же вечером он Вернону позвонит. Их дружба слишком важна, нельзя ее рвать из-за одного частного спора. Они могут сойтись на том, что расходятся во мнениях, и остаться друзьями.

С этими благостными мыслями он дошел наконец до гребня, откуда открывался вид на длинный спуск к Стай-Хеду, но то, что он увидел, вызвало у него раздраженный вскрик. Растянувшись на полтора километра светящейся цепочкой оранжевых, зеленых и голубых пятен, двигался отряд туристов. Это были школьники, наверно, сотня их спускалась к озеру. Чтобы обогнать всех, понадобится не меньше часа. Не дав себе времени подумать о вечных своих раздражителях — оптическом загрязнении среды идиотскими флюоресцентными анораками и страстью этой публики к передвижению стадами, — он отвернул вправо, к Аллен-Крагс, и, едва туристы пропали из виду, хорошее настроение вернулось. Он воздержится от энергичного восхождения на Скафелл-Пайк, не спеша пойдет назад по гребню и через Торнитуэйт-Фелл спустится в долину.