Шеломянь - Олег Аксеничев

– Почему? Не знаю…

Миронег повернулся и, не прощаясь, пошел прочь, к поднимавшимся с трудом на ноги Кончаку и Игорю.

– Постой, – сказала берегиня.

Миронег остановился. Берегиня подошла к нему, положила ладони на плечи и поцеловала в щеку. Так, как целует жена мужа перед долгим расставанием.

– Прощай, – шепнула речная богиня на ухо хранильнику. – Больше не увидимся.

– Кто знает…

– Больше не увидимся, – уверенно повторила берегиня.

За ее спиной с шумом распахнулись четыре больших белых крыла, и берегиня взмыла в воздух. На миг ее окутало солнечное сияние, и так, в отливающем золотом ореоле она камнем упала в родные воды Днепра. Вскипели волны, выбросив пенные буруны, и все стихло.

– На Руси жить интересно, – убежденно сказал хан Кончак.

Далеко от Киева, на берегу Меотиды, там, где через пролив видны развалины древней крепости Пантикапей, стоит город Тмутаракань. Когда-то на этом месте было святилище идолопоклонников, чье имя оказалось настолько презренно, что история его не сохранила. Затем приплыли греческие колонисты и основали маленький торговый городок. Судьба была жестока к городку. Не раз он был разрушен врагами; грабили его скифы, грабили тавры, грабили римляне, грабили готы, гунны, авары, викинги, хазары, славяне. И каждый раз город упрямо вставал из пепла.

Только одно место оставалось все это время неприкосновенным. За городскими стенами, на возвышении, куда не попадала вездесущая грязь, стояло святилище. Пришельцы уважали чужих богов, кто приносил им жертвы, кто ставил на свободные места идолов своих богов.

Плывущие со стороны Эвксинского Понта рулевые-кибернеты привыкли ориентировать свои корабли по издали видным статуям Санерга и Астарты. Уже забылось, кто их поставил и зачем им молились, но возлияния вином суеверные купцы совершали у подножия статуй регулярно – расход небольшой, а прибыль может оказаться почтенной…

И никто не обращал внимания на заставленный в дальний угол темный камень, в далеком прошлом тронутый резцом неведомого ваятеля. Дожди и ветры изгладили изображение, и только фантазия могла подсказать, чей это был идол. По очертаниям можно было дорисовать силуэт согбенного человека, а может – огромной жабы, а может – создания, никогда не жившего на земле.

Перед идолом стоял отполированный временем алтарный камень, пустовавший уже многие века. Идолу жалели даже вина, да оно и не могло утолить жажду древнего бога.

Бог ждал крови.

Бог надеялся.

Осень.

Время, когда даже смерть желает быть привлекательной. Мертвые листья на деревьях прячут свою беду за игрой всевозможных оттенков желтого и красного, а степное разнотравье в агонии выталкивает к свету последние цветы.

Осень в Чернигове ярка и печальна одновременно. Она прекрасна, и это только украшает город.

Князь новгород-северский Игорь Святославич был невесел. Дружина ехала на почтительном расстоянии от господина, стараясь не отвлекать его излишним шумом. Только несколько гридней-телохранителей осмеливались попадаться на глаза князю, не отставая от него ни на шаг.

Князь Игорь ехал к двоюродному брату, черниговскому князю Ярославу Всеволодичу. Нет, не родственные чувства подняли князя в путь. Игорь ехал за правдой, он хотел узнать, почему его воинство бросили на растерзание киевлянам у Долобского озера.

Красив был Чернигов! Высоко над Десной нежились в лучах ослабевшего осеннего солнца обмазанные глиной и выбеленные стены детинца, выстроенного еще братом Ярослава Мудрого Мстиславом, умудрившимся зарезать в единоборстве вождя касогов Редедю на глазах его войска и остаться после этого в живых. Над детинцем блестели позолоченные купола Спасо-Преображенского собора, мало чем уступавшего по красоте Софии Киевской, и крытая медью крыша старых княжеских каменных палат.

Князю Ярославу было тесно в ограниченном пространстве детинца, и он приказал выстроить себе новые хоромы к северу от него. Туда и держал путь князь Игорь с дружиной, не замечая ни природных красот, ни рукотворных. Замечали они только грязь, летевшую из-под копыт. Недавно прошел дождь, и дорога раскисла, превратившись в черное вязкое месиво.

Кованые копыта брезгливо хлюпали по жирной грязи. Кони воспряли, когда у городских ворот земляная дорога сменилась деревянным настилом. Бодрой рысью дружина Игоря проехала через надвратную башню, откуда прямые улицы вели наверх, к детинцу и княжескому двору.

Богат был Чернигов. Богат и горд. Давнее соперничество с Киевом заставляло местных князей не жалеть серебра и золота на строительство и благоустройство. А если вспомнить, как часто во время княжеских усобиц Киев брали на щит, нещадно разоряя и не щадя ни домов, ни церквей, то становится понятно, почему многие путешественники в то время Чернигов ценили выше стольного Киева.

Северская дружина проезжала между богатых домов, иногда каменных, но чаще деревянных. Тянущиеся на Русь византийцы-ромеи считали деревянное строительство варварством, и церкви требовали ставить, как у себя на теплом Боспоре, – с толстенными стенами и маленькими окошками. Потом те же ромеи, зябко растирая руки, отмерзшие в накаленном зимним холодом здании, жаловались на неблагодарных скифов, снова пропустивших церковную службу, и бежали греться в протопленные, пахнущие сосновой смолой деревянные палаты.

Игореву дружину ждали; высланная вперед сторожа предупредила князя Ярослава, и он, желая оказать уважение гостю и родственнику, вышел на парадное крыльцо в окружении домочадцев, священников, бояр и дружинников.

Игорь Святославич бросил поводья подбежавшему конюшему, спрыгнул с седла, звякнув окованным навершием ножен о стремя, и направился к Ярославу Всеволодичу, на ходу вытирая полой плаща запылившееся в дороге лицо.

– Здравствуй, брат, – сказал князь Ярослав, по традиции пропуская уточнение сродства. – Как путь? Благополучен ли?

– Здрав будь и ты, брат, – поклонился князь Игорь, приветствуя, как полагалось, старшего в роду и по возрасту. – Все хорошо, твоими молитвами.

Князь Ярослав улыбнулся, но в этой улыбке не было веселья. Отношение Игоря Святославича к христианской церкви отличалось нескрываемым презрением, и Мономашичи не обвиняли его в тайном язычестве только оттого, что не хотели позорить весь род Рюриковичей. Упоминание молитвы из уст такого князя могло означать одно – Игорь приехал не на пир, а на разговор, причем тяжелый.

– Рад видеть, – продолжал князь Игорь, – что бояре и дружина черниговские ни перед кем, кроме князя своего, шеи не гнут.

И снова в похвале князь Ярослав расслышал язвительный упрек. Он покосился на своих ближних, и черниговцы нехотя склонились перед северским князем. Следом, с видом ждущего выплаты большого долга кредитора, поклонилась Ярославу Всеволодичу северская дружина.