Последнее искушение Христа - Никос Казандзакис

Сын Марии все еще сидел поодаль на камне, крепко обхватив руками дрожащие колени, и наблюдал. Цыгане схватили Зилота, подошли римские стражники и со смехом и бранью потащили его, силясь поднять на крест. Овчарки увидели борьбу, поняли смысл происходящего и вскочили.

Старая, величественная мать оторвалась от скалы, к которой она прислонялась, и направилась к сыну.

— Будь мужественным, дитя мое! — воскликнула она. — Не дай им услышать твоего стона, не посрами себя!

— Это мать Зилота, — тихо сказал почтенный раввин, его благородная мать из рода Маккавеев.

Толстая веревка уже дважды опоясала Зилота под мышками, к перекладине креста приставили лестницу и принялись медленно поднимать его. Он был крупного телосложения, тяжел, и в какое-то мгновение крест накренился, готовый упасть. Центурион пнул ногой сына Марии, тот встал, шатаясь, взял тесло и пошел укреплять крест камнями и клиньями.

Мария, мать его, была уже не в силах выносить это. Ей было стыдно видеть своего сыночка, своего родимого, вместе с распинателями, она совладала с сердцем и направилась туда, прокладывая путь локтями. Геннисаретские рыбаки из жалости сделали вид, будто не замечают ее, и она устремилась в пространство между конями, чтобы забрать сына и увести его прочь. Старухе соседке стало жаль Марию, она схватила ее за руку и сказала:

— Не делай этого, Мария! Куда ты идешь? Они же убыот тебя!

— Иду забрать оттуда моего сына, — ответила Мария зарыдала.

— Не плачь, Мария, — снова сказала старуха. — взгляни: там есть и другая мать, которая стоит неподвижно и смотрит, как распинают ее сына. Взгляни на нее, наберись мужества.

— Я плачу не только о моем сыне, соседка, — сказала Мария. — Я плачу и об этой матери.

Но старуха, которая, должно быть, многое выстрадала жизни, покачала головой с поредевшими волосами.

— Лучше быть матерью распинателя, чем матерью распинаемого, — тихо сказала она.

Однако Мария не слышала этих слов, — она уже поспешно поднималась в гору, а ее затуманенный слезами взгляд искал повсюду сына, но все вокруг тоже затуманилось, потускнело, и в густой мгле мать смогла разглядеть только коней, стальные доспехи и огромный, от земли и до самого неба, свежевытесанный крест. Один из всадников обернулся, увидел Марию, поднял копье и кивком велел ей уйти. Мать остановилась, нагнулась и из-под конских животов увидела, как ее сын, стоя на коленях, поднимает и опускает тесло, чтобы укрепить крест между камнями.

— Дитя мое, — крикнула она, — Иисусе!

Крик матери был таким душераздирающим, что поглотил весь шум, поднятый людьми, конями и лающими от голода собаками. Сын обернулся, увидел мать, лицо его помрачнело, и он принялся стучать еще яростнее. Цыгане поднялись по подвесным лестницам, растянули Зилота на кресте, привязав его веревками, чтобы тот не соскользнул, и принялись прибивать ему руки гвоздями. Тяжелые капли крови брызнули на лицо Сыну Марии. Он вздрогнул, бросил тесло, отпрянул к лошадям и очутился рядом с матерью казнимого. Он весь дрожал, ожидая услышать, как разрывается плоть. Вся его кровь собралась теперь в его ладонях, жилы вздулись, кровь пульсировала в них с такой силой, что они, казалось, готовы были разорваться. В каждой ладони он ощущал округлости, словно то были шляпки гвоздей, причинявшие ему боль.

— Дитя мое, — снова раздался голос матери, — Иисусе!

Протяжный стон послышался с креста — дикий голос, идущий не из человеческого нутра, но из недр земных:

— Адонаи!

Люди услышали голос, разрывавший им сердца. А может быть, этот голос принадлежал им самим — людям? Или земле? Или же распинаемому, в которого вонзился первый гвоздь? Все слилось воедино, распинали всех — Народ, землю, Зилота, — и все они стенали. Кровь била струей, брызгая на лошадей. Крупная капля упала на губы Сыну Марии. Она была теплой, соленой, и распинатель зашатался, но мать подоспела к нему, схватила в объятия и не дала упасть.

— Дитя мое, — снова проговорила она, — Иисусе…

Глаза его были закрыты, он чувствовал невыносимую боль в руках, в ногах, в сердце. Величественная старуха неподвижно смотрела, как ее сын терзается на двух перекладинах креста, кусала губы и молчала. И вдруг она услышала у себя за спиной присутствие Сына Плотника и его матери. Гнев поднялся в ней, она обернулась. Вот он — смастеривший крест для ее сына, иудей-отступник, вот мать, родившая его! Ей стало больно от того, что сыновья-предатели продолжают жить, а ее сын терпит мучения и стонет на кресте. Она простерла руки к Сыну Плотника, приблизилась и стала над ним. Тот поднял глаза и увидел ее — бледную, гневную, неумолимую. Увидел и опустил голову. Губы матери Зилота зашевелились.

— Будь ты проклят! — медленно и сурово произнесла она хриплым голосом. — Будь ты проклят, Сыне Плотника, и как ты распинал, так сам да будешь распят!

Затем она повернулась к его матери.

— А ты, Мария, да выстрадаешь то, что выстрадала я! Сказав это, мать Зилота отвернулась и устремила взгляд на сына. Магдалина обнимала основание креста, касалась ног Зилота и оплакивала его. Ее волосы и руки тоже были все в крови.

Цыгане тем временем уже делили одежду распятого, разрезав ее ножом. Рубище они разыграли но жребию. Оставалась еще белая головная повязка с крупными пятнами крови.

— Оставим ее Сыну Плотника, — решили они. — Он тоже неплохо поработал, бедняга.

Тот сидел, скрючившись, на солнце и дрожал от озноба. Цыгане бросили ему окровавленную повязку.

— Вот твоя доля, мастер, — сказал один из них. — До следующего распятия!

А другой засмеялся:

— До твоего распятия, мастер! — сказал он на прощание и дружески похлопал Сына Марии по спине.

— Идемте, дети! — воскликнул почтенный раввин, раскрыв объятия, словно собирая воедино все это пребывающее в смятении и отчаянии скопление мужчин и женщин. — Идемте! Я открою вам великую тайну. Крепитесь!

Они устремились бегом по узким улочкам, подгоняемые сзади всадниками. Казалось, что снова прольется кровь, хозяйки с пронзительными криками запирали двери. Почтенный раввин дважды упал на бегу, снова стал кашлять и харкать кровью. Иуда и Варавва подхватили его на руки. Запыхавшиеся люди всей толпой достигли синагоги, втиснулись туда и, заполнив даже окружающий здание двор, закрылись изнутри, накрепко заперев ворота.

Все напряженно ожидали слов раввина. Какую тайну мог открыть им среди стольких горестей старец, чем он мог успокоить их сердца? Они страдали уже долгие годы — от несчастья к несчастью, от распятия к распятию — а посланники Божьи, в рубище, в цепях, с пеною на устах все снова и снова приходили из Иерусалима, с реки Иордан, из пустыни, спускались с гор — и всех их распинали.